Как бы то ни было, попавши из просвещенных когтей одного императора в отеческие тиски другого, Шлеппиг вынужден был принять правила игры и вести себя как самый настоящий природный русак Федор Мартынович (так его здесь упростили). Рабство имело и свои преимущества. Инженер не знал отказа ни в чем, если это было обосновано мифической производственной необходимостью. Стоило ему подать записку с заказом своему посреднику с внешним миром, прапорщику Ярдану, как в назначенный срок заказ бывал исполнен с фантастической точностью.
Жутко было даже подумать, каких расходов и человеческих жертв стоили капризы инженера в условиях войны. Так, приступая к строительству гигантской гондолы и махолета, Шлеппиг еще уповал на то, что awoss ему удастся выйти из положения и каким-то образом придумать непроницаемую оболочку. Он написал на имя генерал-губернатора служебную записку с просьбой привлечь к работе трех квалифицированных химиков одного из германских университетов или Австрии, которые в короткое время получат необходимый химический состав.
Шлеппиг был в восторге от своей выдумки. Насколько ему было известно, в России не было своих практикующих химиков в современном смысле слова. Достать же таких специалистов из просвещенных германских стран во время войны и отступления русской армии, конечно, было физически невозможно. Шлеппиг, таким образом, нашел чисто русский, византийский способ решения проблемы: если вы не можете помочь, то даете мне объективную причину неудачи. Он только не учел, что при настоящем желании здесь можно все. Всего через двенадцать дней к воротам секретной фабрики подскакала кибитка фельдъегеря, обшитая рогожей, и из нее буквально вывалились три заросших бородой, истощенных, измученных человека с завязанными глазами. Пленники настолько обессилели в пути, что не могли передвигаться и есть без посторонней помощи. Все три были немецкие химики, не имевшие ни малейшего представления о том, за что их схватили и куда привезли. Один был еврей, аптекарь из Праги, другой хорват, выдающий себя за немца, домашний учитель из Вильно, и третий — природный немец, но сомнительный химик. Он дал в газете объявление, что обладает секретом философского камня, эликсира вечной юности и любых других композиций для всех затруднительных случаев жизни, чем и привлек внимание не слишком образованных российских агентов.
Надо ли говорить, что толку от этих трех химиков было немного. В химии они разбирались хуже Туленина, а для физических работ не годились по своей иностранной беспомощности и благородному статусу. Зато, едва поняв, что их жизни ничего не угрожает, “химики” принялись строчить жалобы государю, требовать особого питания, отдельного помещения, вина и прочих привилегий. Им не отказывали и отвечали, что государь рассмотрит все их требования в ближайшее время.
Появление на фабрике немецких химиков нанесло неожиданный удар по самолюбию Туленина. Шлеппиг никак не предполагал, что в груди этого невольника бьется столь чувствительное сердце. И, однако, слесарь возомнил, что немцев истребовали из-за его, Туленина, никчемности. Этот услужливый, рьяный исполнитель стал ревновать, проявлять нерадивость и ленцу, как охотничья собака, которую не водят в лес. К тому же он запил.
Шлеппигу еще не приходилось наблюдать русского запоя в его классическом виде, и первое время он недоумевал. Они были знакомы с Тулениным два месяца, жили душа в душу, обедали за одним столом, и русский слесарь наотрез отказывался пропустить хотя бы рюмочку даже в праздничные дни, так что немец заподозрил его в принадлежности к тайной секте Starower. И вот этот праведник, слово которого стоило документа на гербовой бумаге, в один день превратился в животное, человека без правил, готового за стакан вина продать себя, своих близких и самое Родину.
Каждое утро он каялся, целовал руку изобретателю и с самым серьезным видом хватался за работу, ближе к полудню становился румяным, лихорадочно болтливым, а после обеда исчезал. Работа всей фабрики без него останавливалась из-за какой-нибудь шестеренки, его принимались искать и находили спящим где-нибудь в лопухах, между забором и сараем. Добудиться его было невозможно.
Несмотря на дружеское расположение, Шлеппиг вынужден был пожаловаться на своего помощника Ярдану. Всесильный прапорщик посадил Туленина под арест, на хлеб и воду, и таким насильственным путем прервал его запой. Туленин вышел из-под ареста трезвый, мрачный и вялый. На него напала тоска, он работал медленно и лениво, хуже пьяного. Общее уныние усиливалось дурными вестями с фронта. Ходили слухи, что французы заняли Смоленск.