“Павлик, дружок, наступи, пожалуйста, прижми массу поплотнее”, — Ползунов-то еще... Я спрыгиваю с верстака, но массу от сварочного аппарата прижимаю деревянным бруском, как положено. На голове у Константина сварочный щиток, он что-то бубнит под маской и начинает ширкать по уголку электродом. Разлетаются искры, тает огрызок, а дуги нет. Я убираю брусок, Константин снимает маску и смотрит на меня виновато. Блаженный. Сообразив, какие швы ему нужны, я отбираю маску, зажим вместе с рукавицей и вставляю самый длинный огрызок. Массу он держит ногой и старательно отворачивается от “зайчиков”. На всякий случай я двигаю туда-сюда регулятор на сварочном аппарате, и дуга зажигается как миленькая. Швы у меня получаются не такими ровными, как надо бы, но огрызков хватает на всё. “И кто я без тебя? Рашпиль!” — высказывается Константин, и я наконец, сам чувствую, улыбаюсь. Скажи он так при всех — погоняло готово. А может, и не приклеилось бы, ведь пробовали его за глаза Фунтиком называть. Теперь к времянке подключается точило с остатками наждака, разгоняется, и уворачиваться от красного снопа искр приходится мне. Заводской лоск Константин готов наводить хоть на кронштейне навозного транспортера.
В руки мне попадает захватанный деревянный брусок, я начинаю шевелить, выстраивать им хлам на стеллажах, потом просто постукиваю по железу, и появляется вдруг желание врезать — въе... по-взрослому, — костяшки пальцев делаются белыми, и мгновенно мерзнет спина. “Все, Павлик, врубай обогреватель!” — не оборачиваясь, кричит Константин, но понимаю я его не сразу. Не выпуская палку из рук, останавливаю точило, сдвигаю в угол провода от сварки, подключаю обогреватель. А Рашпилю все мало — зажимает узел в тиски, ширкает напильником, правит что-то молотком, опять ширкает. Но я уже знаю, что скажу ему, пусть... “Хорошо хоть этого добра у нас навалом!” — это он зачерпнул солидола из фанерной бочки у дверей и начинает смазывать ролики, проворачивает их раскрытой ладонью, запускает на свободное вращение, но сами по себе они и одного оборота не делают, да этого и не требуется. Я швыряю палку в угол, отодвигаю Константина от верстака и раскручиваю тиски. Взвесив на руках тяжеленький узел, взваливаю его на плечо. “А теперь пошли в контору!” — “Что ты, Павлик, зачем?” Он не испуган, смущен разве что, а смотрит весело. “Хочу посмотреть, как он с тобой рассчитается, боров”. Константин вытирает руки ветошкой, убирает ее на стеллаж, задерживает ладони над обогревателем. “Давай-ка мы, Павлик, покурим с тобой”, — говорит. Вообще, это новость, и мне приходится доставать сигареты.
Смазанный, поблескивающий фасками узел лежит на рабочем верстаке, а мы сидим на моем. Константин держит ноги под углом, чтобы чуни не соскочили, привалился спиной к стене и картинно покуривает: чмокает губами, дым зависает у него перед лицом, ест глаза, и он его разгоняет ладонью с зажатой сигаретой. “Неужели не курил никогда?” — “Что ты! „Шипку” ящиками изводил, а потом дочка у меня народилась, долго мы ее ждали... Что ж, я их брошу, а сам курить пойду куда-то? И запах там не оставишь... Бросил и больше не начинал... Хорошо, если вам на сигареты хватает, все веселей!” Он пробует затянуться по-настоящему раз, потом другой, выпускает дым из ноздрей и, утирая слезы, смеется. “Видишь, как и не бросал — не кашляю! Сразу до пяток достало”. Он пристукивает чунями, они валятся на пол, и перекур заканчивается. “Да его, поди, и нет в конторе”, — обувшись, проговаривает Константин и смотрит на меня. Мне уже хочется расспросить его о семье, о том о сем, но, видно, не теперь. “Никуда он не делся. Если после обеда явился — сидит с бумажками. Пошли!”
Из пяти кабинетов “химовских” в конторе два и самые маленькие. Остальные в аренде у наезжающих фирмачей для физического адреса. Летом в них еще торчит кто-то, машины подкатывают, зимой — никого. В кабинетах размороженные батареи сняты еще прошлой зимой, наши отапливаются электричеством. Бугор время от времени включает обогреватель с вентилятором и никогда не раздевается, а у Маняк — электропанель, тоже едва успевает за день нагнать температуру комфорта. В кабинет я вхожу первым и ставлю агрегат роликами на свободный стол у окна. Константин тянется к бугру с чертежом. Тот закладывает толстый скоросшиватель линейкой, расстреливает нас поочередно взглядами, и я вижу, что никуда он нынче не денется — халява не прошла. Я покатываю агрегат туда-сюда по столу, и бугор машет на меня обеими руками: “Вижу, вижу, отличная, вижу, работа, ребята! Молодцы!” Константину не терпится сличить чертеж, но бугор засовывает его в карман, а достает денежку. “За скорость, за качество — без обид! И можете по домам, час один остался”. Константин растерянно поворачивается то к одному, то к другому углу, держа купюру в вытянутой руке, наконец смотрит на меня, и я указываю ему на дверь. Он еще и благодарит халявщика! Сотней бугор откупился.