Я сейчас чувством жизни, как никогда, болен...
Поклонники Кушнера, к месту и не к месту поминающие его отповедь апологетам российского скифства, наверняка будут шокированы таким странным соседством, да и мне, право, удобнее было подобрать А. С. К. в пару куда более „сочувственного” поэта, нежели певец „степных табунов”. Но что делать, если дело обстоит именно так, а не иначе? Да, если не заглядывать глубоко под поверхность, в кушнеровских пейзажных этюдах и впрямь куда больше и внешнего сходства, и прямой переклички и с Иннокентием Анненским, и с Борисом Пастернаком, и с Афанасием Фетом. И тем не менее ни тот, ни другой, ни третий никогда бы не сказали, как Есенин: „Будь же ты вовек благословенно, что пришло процвесть и умереть”. И ни за что бы на тридцатом году жизни, когда все только начинается, не написали, не посмели написать о старике, которому смерть уже дышит в затылок. Кушнер — посмел:
Кто тише старика,
Попавшего в больницу,
В окно издалека
Глядящего на птицу?
..............................
И дальний клен ему
Весь виден до прожилок,
Быть может, потому,
Что дышит смерть в затылок.
Вдруг подведут черту
Под ним, как пишут смету,
И он уже — по ту,
А дерево — по эту.
Даже пресловутое кушнеровское „внимание к вещам” во многом обусловлено еще и осознанием того, что вещи, по крайней мере те, что „имеют отношение к человеку”, консервируют, „омузеивают” память и о тех, кто сии изделия некогда сотворил, и о тех, кто заботливо включил их в обиход своих очагов. О чем, вспомните, беседуют за обеденным, по-державински тесно и вкусно уставленным столом старик Державин и его молодой гость из будущего? Да все о том же! Что даже такой недорогой пустяк, как солонка, всего лишь „оттененная резным серебром”, прочнее, долговечнее не только самих поэтов, но и их стихов...
Не уверена, что А. С. К. согласится с моим истолкованием особых примет его поэтической личности. Анна Ахматова не уставала повторять, что у поэта „существуют тайные отношения со всем, что он когда-то сочинил, и они часто противоречат тому, что думает о том или ином стихотворении читатель”. Но и у читателя свои „тайные отношения” со стихами, которые так долго сопутствуют ему и одаривают „прибавлением жизни””.
Вера Павлова. Сурдоперевод. — “Арион”, 2006, № 2.
“ Дневники, письма, стихи — пересекаются. Сядешь за письмо — выходит стихотворение, запишешь стихотворение — а это дневниковая заметка. В очередной раз заплутав, определила разницу: дневники — письма от меня нынешней ко мне будущей, стихи — ответы на них. Записала и эту сентенцию. Вот выписки из дневников 2004 — 2005 годов. Мой скромный вклад в жанр ars poetica ” .
“Постмодернизм: пошлость, выдающая себя за иронию”.
“Безумие = вдохновение на холостом ходу”.
“Словарь Фасмера: второй том кончается словом муж, третий начинается словом муза ”.
“Мое время — время, которое показывают солнечные часы лунной ночью”.
“Как я и предполагала, все получилось не так, как я предполагала”.
Бенедикт Сарнов. “И стать достояньем доцента…” — “Вопросы литературы”, 2006, № 3 <http://magazines.russ.ru/voplit>.
Решительный бой “нашим постструктуралистам”, “у которых, о ком бы и о чем бы ни шла речь, что ни слово, то — тайна . А если не тайна, то — загадка . А если не загадка, то — шифрограмма, или криптограмма, или код, к которым надобно подобрать ключ .
Об этом нам сразу возвещают заголовки их книг. А если в заглавии книги этого нет, так непременно встретится в названиях глав или вошедших в книгу статей.