Привратником в киностудии служил бритый наголо великан преклонного возраста. На войне его сильно контузило, и оттого он имел странности, например, умел спать с открытыми глазами. И вот он сидит за своей конторкой и куда-то смотрит, будто думу думает. Так можно бы предположить, если бы он не всхрапывал. Его звали Мокеем. Он, как апостол Петр пред райскими вратами, ведал ключами от студийных помещений.
Костя вошел и тихонько взял висящий на деревянной груше ключ. Мокей всхрапнул, глаза его ожили.
— А? — встрепенулся он.
— Ты, Мокей, главное дело, дрыхни дальше, — ответил на ходу Костя.
— Кто дрыхнет-то? — не согласился Мокей.
— Кто, кто, — крикнул удалявшийся Костя, — Жан Кокто!
“Кокто, вишь ты”, — подумал Мокей, и глаза его подернулись пленкой равнодушия к окружающему.
Однажды Мокей с ломом на плече без стука вошел в кабинет директора и заявил:
— Я теперь буду директором.
— О, конечно, конечно! — выскакивая из-за стола, зачастил седовласый джентльмен, служивший до кино где-то послом.
Мокей аккуратно, чтобы не повредить находящемуся на столе хозяйству, пристроил свое орудие на краешке.
— Ты не бойся, — успокоил Мокей директора.
— А чего мне, собственно, бояться? — употребил свои недавние дипломатические навыки директор. — Вы, Мокей, не стесняйтесь, садитесь вот сюда, в мое кресло.
Позвонили в главк и прочие учреждения, дабы сообщить о самозванце. Как будто случайно заглядывали в кабинет: новый “директор” сидел смирно, шевелил бумажки на столе. Часам к трем он понял — это самое неинтересное место в киностудии, вылез из кресла, забрал лом и ретировался.
Головное увечье Мокей получил на фронтах Великой отечественной, следовательно, отнимать у него партбилет было не за что. Когда закрытые от непартийных партсобрания бурлили обсуждениями, скажем, бедственного положения с киноаппаратурой и чреваты становились обвинениями партийцев друг друга в симпатиях, скажем, к вредным для коммуниста, антигуманным мультфильмам Уолта Диснея, в дверях, заполняя их все собою, возникал Мокей. Он долго стоял, слушал. Наконец укоризненно качал головой и удалялся.
В те канувшие в Лету времена такое учреждение, как киностудия мультфильмов, могло позволить держать на жалованье юродивых. Исстари известно: подобные существа на Руси приносили удачу. И администрация продолжала потихоньку эту языческую практику.
В те годы прохожие, загляни они за ворота во двор студии, заметили бы странное сооружение. Железная, при помощи автогена сваренная станина опиралась на четыре колеса от вагонеток. К станине приварено было немного усовершенствованное гинекологическое кресло, дабы “пилот”, находясь в горизонтальном положении, не “парусил” при движении. Основная тяга поступала от расположенного в ногах водителя поперечного бревна, свободно крутящегося на металлическом, густо смазанном солидолом стержне. По окружности бревна прибиты были куски войлока, похоже, от старых валенок. К этим кускам войлока толстой бечевой привязаны были камни.
Толкая аппарат, “пилоту” нужно разогнать его до скорости тридцать километров в час и впрыгнуть в кресло. К этому моменту камни набирали сумасшедшую инерцию. Но уж если вдруг — чего в жизни не бывает! — сбой, так на этот случай перед бешено крутящимся бревном адскую его работу страхует пропеллер, вырезанный самим изобретателем из кровельного железа. Изогнутый особым способом, этот пропеллер абсолютно исключал ослабление вращения камней.
Очень редко сам изобретатель “вечного двигателя”, возвышаясь над группой киношников, проводил ознакомительные беседы. По нескольку дней его упрашивали, он отнекивался, робел, смущался, краснел и бледнел. Согласившись, приносил толстую папку с вырезками из “Техники — молодежи”, других журналов, газет, отрывных календарей. Ббольшую часть бумаг составляли собственные чертежи и расчеты. Слушать его было наслаждением. Он вскипал, голос крепчал, становился вдохновенным. От волнения Мокей забывал половину слов и, мыча, тыкал слушателям под нос чертежи.
Некоторые из них опускали глаза, сжимали челюсти, чтобы не выдать себя. Однажды некий мультипликатор не смог сдержаться и, как-то странно зарычав, зашелся в гоготе, более похожем на рыдания. Реакция оскорбленного была неожиданно стремительной: слушатели узрели спасающегося бегством коллегу и преследующего его Мокея с полуметровым гаечным ключом, до того служившим ему указкой. Почуяв гибель, осквернитель ринулся на проезжую часть, влился в поток автомобилей и, виляя меж ними, быстро исчез в перспективе улицы…