Удивительно и то, что оно сохранилось, и то, что Александр Тиняков незаметно ушел из жизни в 1934 году без помощи ОГПУ, помер своею собственной смертью. Стишок же его, написанный примерно в 1926 году, таков: “Чичерин растерян, и Сталин печален, / Осталась от партии куча развалин, / Стеклова убрали, Зиновьев похерен. / И Троцкий, мерзавец, молчит, лицемерен. / И Крупская смотрит, нахохлившись, чортом, / И заняты все комсомолки абортом, / И Ленин недвижно лежит в мавзолее, / И чувствует Рыков веревку на шее”.
Андрей Минеев. Степные реки. — “Город”, Тольятти, 2007, № 17.
Как и предыдущий, 16-й номер, эту журнальную книжку открывает 31-летний прозаик, недавно вернувшийся из столицы в Тольятти. Судя по всему, сегодняшняя гордость издания.
После однояйцевой повести о жизни съемочной группы (см. № 16, “Конец фильма”) перед нами сочинение о повседневной армейской жизни. Сто шестьдесят страниц бесчеловечности, мегатонны “чернухи” и стёба (частенько притянутого сюда за уши). Словом, обычная человеческая грязь и пустота — не без щегольства-мастерства преображенная в довольно яркую, но совершенно повисающую в воздухе прозу. Я так и не понял, чем подпитывает себя молодой автор, так скрупулезно, смачно и зримо описывающий (и придумывающий) жизнь, в которой нет и не может быть места хоть тени любви, все это бесконечное, почти уютное садомазохистское скотство. Кажется, попроси его редактор “долить” еще страниц сорок “жести”, — он это сделает без всякой натуги и не менее виртуозно — тщательно прописывая диалоги и гэги.
В сторону: может, я и не прав, но, по-моему, г-н Минеев любит писателя Сергея Довлатова (в частности, “Зону”) и внимательно следит за веяньями в сопричастной ему “молодой прозе”.
А еще и в том и в другом минеевском сочинении меня заинтересовала фигура главного героя: он, видите ли, такое же ничтожество, как и все остальные, но гадит… как-то поаккуратнее, что ли. “По-онегински”, “по-чайльд-гарольдски”. Несколько утомленно и с узнаваемой обреченной печалью. Очевидно, представляет “новую искренность потерянного поколения ”.
Да, совсем забыл: поэтическая — мужеска пола, конечно, — нива “Города”, как всегда, в массе своей колосится заплесневелой афористичной брутальностью, надоедливым плоскошуточным провинциальным эпатажем и пошлым пафосом.
Вот, например, как заканчивается стихотворное сочинение “Совет несчастливому человеку” Владислава Южакова : “<…> Для чего тебе жизнь безвольная? / Сам подумай, ну на хера?! / Вот веревка, вот мыло „Хвойное”. / Не томи нас, дружок. Пора” (№ 16). Вот, как всегда, тарабанит свою (он, вероятно, думает, “актуальную”) “сатиру” Алексей В. Алексеев: “У церковной ограды разливается смех, / Пролетарии рады, ибо выпить не грех. / Крикнет черная птица над протухшим желе. / И священник примчится на своем „шевроле”. // Он приветствует массы, источая парфюм, / И торчит из-под рясы от „Армани” костюм. / И никто не решится в этот тихий приход / Запустить экзорциста, как козла в огород” (№ 17, “Медвежья пасха”).
Видите, как бойко тут пишут в рифму. Так что не говорите, уважаемые гости столицы, что мы вас не замечаем, не знаем, как вы подкованы и просвещены, не живем с вами общей болью. “Пей и пой, пропадай, забулдыга. / Хер с тобой и со мною, пойми: / Наша жизнь — беспонтовая книга. / Подними ж свой стакан, подними! // Горько выпей и выкури „Приму”, / В телевизор харкни голубой. / На развалинах третьего Рима / Мы вот так прозябаем с тобой” ( Владимир Мисюк ). Это — из стихотворения с посвящением “памяти Б.Б.Р.”. Не о Борисе ли Рыжем сей страстный мировоззренческий надрыв?
Михаил Сеславинский. “Я мысленно вхожу в Ваш кабинет…”. — “Библиофилы России” (альманах), 2007, том IV.
Весьма откровенно о своих книжных и рукописных сокровищах рассказывает московский библиофил и коллекционер, хорошо известный просвещенному и интересующемуся политикой социуму как руководитель Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям. От списка книг с автографами в личной библиотеке автора мемуарного очерка у меня, по правде сказать, просто голова закружилась, впрочем, М. С. и сам называет этот перечень “великолепной симфонией”. Есть и об отдельной “гордости моей библиотеки” — собрании автографов И. А. Бунина: “более 20 книг с дарственными и владельческими надписями и более 40 писем, а также письма к нему и о нем писателей из бунинского окружения. Часть этих изданий уже описаны и воспроизведены, но целостное описание собрания еще ждет своего часа”.