Слышали все. Но с газовскими экспедиторами никто дружбы не водил. Не было даже друзей экспедиторов. Да и сколько их всего на ГАЗе, этих экспедиторов? Может, десяток-другой на миллионный город. И их охраняют, как алмаз Кохинор.
— Может, твой отец кого-нибудь знает? — спросил Брюх у Буха.
— Даже если знает, не скажет, он у меня идейный. Пролетариат!
— Так он же пьет! — Аргумент “идейный” никак не укладывался в одной линейке с “пьющим”, во всяком случае, в извилинах Брюха. — Пьет — значит, не идейный и сможет нам помочь. Мы ведь тоже пьем. Тем более отцы нас пить и научили…
— В том-то и дело, что они нас пить научили, а не рок-группы андеграундные организовывать.
С этим аргументом Буха никто не стал спорить. Ни один из хроноповских родителей их песни не приветствовал. Говорили, что дети занимаются делом пустым, лучше бы мыть посуду матерям помогали.
Бух придирчиво осматривал свои пальцы с кровавыми мозолями:
— Наверное, новая кожа вырастет только через дней десять, а до этого мы даже репетировать не сможем. Поэтому будем пить. А кто у нас сегодня гонцом еще не был?
Хронопы оглядели друг друга. Полезли в карманы за мелочью. Небесный кит подбросил им от себя пару бумажек.
Сухарев ехал домой, вымотанный, раздраженный.
“Какие-то они не такие. Вот мы были! Стройки, футбол, целина, комсомол! Стихи! Да, не ездил я на целину, это правда, но ведь хотел же, стремился же! Заявление в обком носил. А меня уже в ведомство нацелили, успокаивали, что здесь я нужнее”.
Диссиденты появились в конце пятидесятых. В том числе в закрытом Горьком. Со щитом из Гёте: “Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой!” Они придумали себе игры — демонстрация и голодовка. Но мы научились кормить их насильно. Специальный НИИ в верхней части Горького разработал инструменты для этой непростой операции. Мы поставили перед инженерами задачу, чтобы инструменты выглядели устрашающе, они и постарались. Никелированные щипцы, вкладыши, цанги, тиски. Фильм ужасов, и только. За редким исключением протестные элементы, лишь взглянув на них, прекращали голодовку. Тем же, кто
с дрожащими челюстями продолжал упираться, выбивали передние зубы, и представление начиналось. После этого шоу этих уродов еще час-другой не развязывали, чтобы они, не дай бог, не вызвали рвоту после насильного кормления. Их заталкивали в одиночные камеры, чтобы они не могли морально поддерживать друг друга.
Последний клиент бригады Сухарева был академик Сахаров…
Бух таки вызвонил питерского Фирика. Перво-наперво хроноп выспросил, можно ли достать многоканальник. Фирик ответствовал, что четырехканальную портостудию в принципе достать можно, кстати, “Кино” и “Аквариум” свои первые альбомы восьмидесятых записывали именно на такую штукенцию. Но она недешевая, предупредил Фирик. Стоит — как подержанные “Жигули”. Больше трех тысяч. И кассеты к ней нужны фирменные, с металлонапылением, тоже покупать нужно.
Спросил Бух и о стоимости Розенблюма. Фирик сказал, что вытащить Розенблюма в Горький — не проблема, но рублей восемьсот минимум за подпольный концерт возьмет. Бух записал цены. Позвонил Паулю, договорились о стрелке в Саидовской студии.
Пауль изучил листок с ценами. Те кусались тридцатью двумя зубами, впрочем, речь шла о деньгах Саида.
— Думаешь, располагает он деньгами такими? — Бух спросил безо всякой надежды.
— Да, деньги-то, я уверен, есть, выручка каждый день такая, что тебе и не снилась, а он еще и подпольные дела проворачивает. Я сам, бразза, в последнее время траву только у Саида беру. И качество лучше, и для меня скидка. Он гашишем бандитов снабжает. Но ты учти, насколько я понял, без Розенблюма он портостудию покупать не будет. Кого он здесь будет писать? Не хронопов же. Вы ему, бразза, на х… не упали. Будет Розенблюм, тогда, может быть, будет и многоканальник.
30-летний Слава Угланов, большой, как росомаха, работал замом
1984-й год, октябрь