про твои золотые заботы.
И запомнит вода
у запруды пруда,
что не входят в поток ее дважды,
то, что свет — это тьма,
что открылись с холма
горизонта с полями пространные тяжбы,
медь и камедь сосны,
свет холодный луны,
облаков невесомые битвы,
блеск плотвы, плеск листвы,
шум травы-муравы,
гон твоей каждодневной ловитвы.
Друзьям
светает истончается и тает тьма
свет это единственное что не может свести с ума
что освещать ему все равно
он льется всегда
здесь бессмысленно слово давно
он льется всегда
здесь бессмысленно слово зря
не так как река состоящая из течения и пескаря
он не знает числа
ему непонятна дата
он отвергает правоту циферблата
все — в остатке — ничто
за вычетом света
надевая пальто мы утверждаем что кончилось лето
ему наплевать что лето переползает в осень
он сам по себе
и сам по себе он очень
мы тоже отдельно но мы
больше зависим от тьмы
а он вездесущ
он любую кость изгрызет изгложет
ося леня сережа
он нас перетрет как часов пружины и оси
леня сережа ося
въедливей лесопилок крепче камнедробилок горячее плавилен
вот он вползает в окна с виду совсем бессилен
что ему чушь григорианского календаря
сережа ося леня
и я
* *
*
Я не знаю: не сплю или все же уснул,
если сплю, то тогда мне снится
чистая, как поле под Тулой, страница,
если сплю, то к столу притулился стул
и больше не шевелится.
Это комната. У столов и стульев нрав и повадки угрюмы,
не то — буфет, с его перезвоном рюмок,
или комод, где ты сберегла
ворох пестрого барахла.
Если сплю, то, ни хмур ни весел,
по широкой реке в лодке плыву без весел.
По реке в лодке — впрочем, я и не против, —
ни хмур ни весел. Скорее — по, чем — против
течения. Дремлю, сидя у трапа на чемодане,
я покинул комнату, и, едва переведя дух,
вещи начали болтать о том, о чем никогда не
решались при мне говорить вслух.
А на реке крякает селезень, зудит слепень, молчит слизень,
так, словно талой воды набрал полон рот,
и здесь даже самая точная мысль о жизни
отражается и становится мыслью наоборот.
Мысль о жизни вручную перемалывает время в деньги,
по сторонам не смотрит, сама собой до краев полна,
и о том, что бессонница — это modus vivendi,
ей расскажет флора, растущая в урочищах и по обочинам сна:
валериана, шалфей, зверобой, пустырник,
окопник, сабельник, мак-пустоцвет не в счет,
иван-чай, цикорий, укроп и любой кустарник
распаривается, заваривается, настаивается и идет в ход,
шелестит в изголовье, шуршит в изножье,
ночной птице и всяческой фауне дает приют.
А река все течет, передергивая озябшей кожей,
меньшие братья пищевые цепочки куют.
Ладно, пусть волки хвастаются, хвастаются, хвастаются клыками,
пусть ворон точит, точит, точит свой клюв о камень,
а ты, ночная птица, сипи, сипи, сипи,
Гена, не спи не спи не спи…
Сержант Пеппер, живы твои сыновья!
Демидов Вадим Игоревич родился в 1961 году. Закончил Горьковский политехнический институт. Музыкант, автор песен и вокалист группы “Хроноп”. В “Новом мире” печатается впервые. Живет в Нижнем Новгороде.
Журнальный вариант.
Роман
Всем хронопам
Толстую общую тетрадь с нижеприведенным текстом я нашел по возвращении домой в 2008 году, решив разобрать свой архив. Текст находился в папке с газетными вырезками середины восьмидесятых. Газетная бумага пострадала от времени больше, чем тетрадные листы. Текст был написан почерком, который я не узнавал. Рука была точнее, мысль расторопнее. Буквы напоминали кружево крепостной стены.