Кирилл Кобрин. “Кафка не оказал влияния на русскую мысль и русскую словесность”. Беседу вел Афанасий Мамедов. — “Московский книжный журнал/ The Moscow Review of Books ”, 2012, 30 июня < http://morebo.ru >.
“Кафка никогда не был „интеллектуалом”, от слова „публичный”, думаю, его могло бы стошнить, и — самое главное — он не был профессиональным литератором. Как и все гиганты модернизма ХХ века, он дилетант, любитель, аматер. Пруст — типичный светский дилетант. Джойс — дилетант-богохульник, дилетант-лингвист, дилетант-историософ. Беккет — вообще „подпольный человек”. Борхес — мальчик из хорошей обедневшей семьи, начетчик, принципиальный аматер. Ну и Кафка — страховщик, снедаемый графоманией и графофобией одновременно. Дилетанты создали литературный модернизм; если бы не они, мы бы жили до сих пор в очень профессиональном бальзаковско-тургеневско-диккенсовском мире беллетристики. Собственно, большая часть литературы в нем и живет сегодня — та, что зиждется на идее „романа”, который „покупает” и читает „публика””.
“Русская проза сегодня существует, по большей части, так, будто никакого модернизма, никакого двадцатого века вообще не было. Это половодье новейших боборыкиных и куприных, бурный поток скитальцев и маминых-сибиряков, по поверхности которого носятся совписовские бумажные кораблики. Не было Кафки, не было Джойса, не было Беккета, не было Андрея Белого. Не было (говоря о более поздних временах) Леона Богданова, Беллы Улановской, Павла Улитина. Только Довлатов был. И Трифонов. Скучно это все”.
Максим Кронгауз. Новый русский. Беседу вел Валерий Выжутович. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2012, № 156, 11 июля.
“Раздражение притупляется. Потому что нельзя все время находиться в состоянии раздражения. Наша языковая интуиция основывается на языковом опыте. Языковой опыт меняется, и мы привыкаем ко всему, что говорится вокруг нас. В том числе и к тому, что нам поначалу кажется неправильным. Если это неправильное повторяется ежедневно, оно перестает быть неправильным и уже не противоречит нашему чувству прекрасного”.
“Имеет смысл поправлять только детей, речь которых еще можно откорректировать. А поправлять взрослых людей, даже если они говорят не вполне так, как тебе хочется, самоутверждаться за их счет, выставляя напоказ свою безупречную грамотность... Я назвал бы это лингвистическим высокомерием, мне оно претит”.
Кто остался с “НОСом”. Елена Рыбакова расспросила бывших и нынешних членов жюри о том, что произошло с премией “НОС”. — “ Colta.ru ”, 2012, 24 июля < http://www.colta.ru >.
“Никаких оснований думать, что неожиданную ротацию спровоцировало как раз присуждение „НОСа”-2011 Игорю Вишневецкому, нет — так, во всяком случае, утверждают бывшие члены жюри. На последних финальных дебатах в феврале 2012 года соучредители премии Ирина и Михаил Прохоровы публично заявили, что их фаворит в коротком списке сезона — Ирина Ясина с автобиографической „Историей болезни”. Однако это не помешало жюри при окончательном голосовании вывести в победители повесть „Ленинград” Игоря Вишневецкого”.
“Официально в качестве основной причины ротации сами бывшие члены жюри называют усталость”.
Говорит Елена Фанайлова: “С сожалением должна сказать, что основной массив присылаемой литературы демонстрирует плохое состояние русской прозы как в технологическом, так и в идеологическом смысле. Исторического и человеческого опыта много, а отрефлексировано из рук вон дурно”.
Говорит Кирилл Кобрин: “От нас частенько ждали, что мы признаем лучшими книги, которые „быстрее отражают новую социальность”; получалось так, что стоит появиться, к примеру, общественному движению в защиту питерской корюшки, как мы должны срочно давать премию писателю Ихтиандрову за проникновенный роман о буднях активистов организации „Корюшко-коре”. Наш принципиальный отказ воспринимать серьезно мастеров постсоветского очеркизма многих раздражал”.