Отовсюду — назовем их устные некрологи, что ли? И
Даже объявился очевидец из Дарлингтона —
Врун, ясное дело. Уж мы-то знаем, это не более
Чем твоя очередная фантастическая история.
В шляпе фетровой набекрень бродишь ты в чадящем дыму,
Кого-нибудь новенького поджидая нетерпеливо,
Чтобы брызги твоих историй достались теперь ему;
Так, бродя и лопаясь пузырьками, ждет на столе холодное пиво
Отошедшего в сортир отлить; а расскажешь ты, например, почему
Коньки откинувшего хмыря, скорченного артритом,
Привязали к доске? — А иначе в гроб не положишь! Но кто-то в полночь
Перерезал веревку. И вот с кривой ухмылкой, со скрипом
Хмырь садится в гробу. Тут в могильщика рту открытом
Поместилось бы… что? Океан? или маленький котлован всего лишь?
А помнишь тех парней из покойницкой? Их вызывали,
Чтоб с дороги тебя забрать, росою покрытого.
Они завтраком подкрепились, принесли носилки, похожие на корыто. Вот
Только тут ты приоткрыл один глаз, в финале.
Ну а мы, как всегда, хохотали и только ждали — а не пора ли
Вновь собраться вокруг тебя, лежащего в газетах, в росе,
Похожего на зародыш-выкидыш. И чтоб у костра ты сел,
Пальцы, как торчащие прутья, сцепил вокруг кружки с чаем
И, грея в чае свой нос, рассказал бы нам об отчаянном
Парне из Мазервелла, который на спор однажды съел
Триста живых мальков — проглотил, но остался цел.
Ты в лицах изображал и очаровашку-гангстера Ронни Клея;
И лорда Лондондерри, на чей памятник мы глазея,
Знали, что он был на равных с твоим отцом; и индийского доктора, что хотел
Ампутировать всем и все; и еще персонажей, чтоб вышло круче и веселее.
Так что если тот врун из Дарлингтона не врал — что ж, здорово:
Значит, от рассказа от твоего, подробного и нескорого,
Дьявол сейчас, в клубах дыма, замерев и разинув рот,
Вилы подняв, пока ты задницу греешь, продолжения ждет
Твоей истории про парня из Экклса, у которого… у которого… у которого…
Папоротник
Были овцы на пастбищах, что в реке островками;
Мы с отцом подвозили еще пополненье в отары их,
А отец отца построил овчарню своими руками…
Теперь нет ничего — только папоротник,
Вместе с водой все собой затопил он,
Даже трудно сейчас представить, что здесь когда-то было.
Дикий, густой, в рост ребенка и выше,
Папоротник там, где были цветы.
Ворота у дома разрушились. Лишь их
Стойки торчат. А помнишь, как ты,
Плеск заслышав, перелезал здесь не раз,
Когда водовоз проезжал мимо вас?
Даже трудно сейчас поверить — не осталось ведь ни следа
От спортивных площадок, а ведь были они, не вру.
Все, кто были на острове, приходили тогда сюда
И рассаживались вокруг посмотреть игру.
Все ушло, как ушли поля, и даже приметы нет,
Чтобы вспомнить, где находился корт, а где играли в крикет.
С лодки мы видим, как где-то на дне
Крысы голодные мечутся в тине
Нашей земли, что землей больше не
Быть ей, а быть ей забытой пустыней.
Вспомни прохладу воды родников и вспаханные поля
И как у папоротников отвоевывалась земля.
Иногда, в летний день, из травы мы устраивали кровать
И сквозь папоротник, сквозь зелень, глядели на синеву,
И так здорово было мысленно представлять:
Я на дне, в глубине, и куда-то тихо плыву.
Так заснешь, а потом проснешься — скажи на милость,
Тот же полдень, и солнце там же — словно время остановилось.
Мы ложимся на волнолом, чтоб не издали, свысока,
А вблизи увидеть развалины, и как по ним снуют
Крабы в поисках пищи, а еще — плывущие облака,