Деревянные двухэтажные дома необычной северной архитектуры, мостки, а особенно бревенчатые мостовые восхищали Кругликова.
Тем временем они свернули на улицу Карла Маркса и остановились на минуту возле углового дома, наблюдая, как рабочие сбивают с фасада вывеску бакалейной лавки братьев Вальневых. Кругликов не скрывал своей радости от того, что время нэпманов уходит безвозвратно, и Лосев был с ним полностью согласен.
Они уже подходили к дому № 16, когда Лосев задал-таки вопрос:
— Главный говорит, что ты воевал в Гражданскую. Это правда?
— Да.
— Да сколько же тебе лет?
— Двадцать семь.
Лосев никак не мог понять, где и как Кругликов успел повоевать. Он пытался расспросить его об этом подробнее, но, посмотрев в глаза, заметил, как они изменились. Они уже не были веселыми и жизнерадостными, а казались какими-то стеклянными, неживыми и пугающими. Лосев не знал, как реагировать на происходящее, но Кругликов уже увидел номер 16 на стене дома, вымученно попрощался и резко двинул в сторону подъезда.
Лосев подождал немного, потом подошел к двери и зашел в подъезд. Там никого не было, все четыре двери, ведущие в квартиры, были закрыты. Лосев, поняв, что Кругликов попал по назначению, вышел из дома и с каким-то камнем на сердце двинулся обратно в редакцию.
Главного на месте не было.
Его заместитель, Иван Степанович, поднял голову:
— Вызвали в крайком. Сегодня уже не будет.
Глаза зама, внимательно смотревшие на Лосева из-под круглых очков, располагали к доверию.
— Не могу понять, как мог Кругликов воевать. Он же почти мой ровесник.
— Насколько я знаю, — Иван Степанович сделал паузу, — наш новый сотрудник в четырнадцать лет уже командовал полком. И в том возрасте, когда дети обычно ходят в школу, он не только бросал людей в атаку, но и сам убивал людей.
— Врагов, — уточнил Лосев.
— Нужно иметь в виду, — зам протер очки, — что Кругликов воевал не в обычной армии, а в ЧОНе, а это совсем другое дело. В армии ты бежишь в атаку вместе со всеми, стреляешь вместе со всеми, порой даже не видя куда. А здесь враги вот они, рядом, а у них жены, дети и все такое прочее.
Иван Степанович понимал, что говорит больше, чем следовало, но он за последние два года убедился в том, что Лосев его не выдаст. Вообще-то заместитель редактора старался быть осторожным. Его прошлое — а он когда-то работал в белогвардейских газетах — могло сильно повредить ему.
Когда на пост главного редактора был назначен убежденный большевик Василий Филиппович, первое, что он сделал, — уволил Ивана Степановича. В этом он не был оригинален — три предыдущих редактора начинали с того же. Но через некоторое время, когда огромный вал ляпов разного сорта и самых заурядных грамматических ошибок, не говоря о множестве корявых и неудобочитаемых фраз, захлестнул газету, вызвав разнос со стороны партийных и советских органов, Главный, как и его предшественники, вернул Ивана Степановича. И все вошло в нормальное русло.
Иван Степанович, хорошо разбиравшийся в людях, не ошибался. Лосев, будучи идейным комсомольцем и коммунистом в душе, никогда не был доносчиком. Его отец, старший инженер лесозавода, воспитал в нем такие странные для комсомольца этого времени взгляды, как лояльность к людям, высказывающим мысли, противоречащие линии партии, недопустимость доносов и презрение к доносчикам.
Лосев, поколебавшись, рассказал о странном изменении выражения лица и глаз Кругликова.
— Тут нет ничего удивительного, — сказал Иван Степанович, — он не только видел много смертей, а сам убивал в таком возрасте — это не может не сказаться на психике. Думаю, что ни одна власть, даже во время самой жестокой войны, не должна позволять участвовать в ней детям.
3
На следующее утро Главный зачитал решение крайкома о внеочередной партийной конференции, которая должна принять решение о сносе всех церквей Города. Конференция состоится в четверг, а уже на следующий день краевой съезд рабочих и крестьянских депутатов примет окончательное решение.