Гордеев осунулся от абсурдности происходящего. Не зная, куда применить свой недюжинный ум, он нажрался коньяку и позвонил Кошевому, чтоб узнать, как у того получается сочувствовать чужим людям. Кошевой не ответил на звонок, потому что принимал душ. Гордеев же решил, что Кошевой не берет трубку, потому что презирает его за неумение сострадать. Шмыгая носом, Гордеев забился в угол. Ему хотелось стать маленьким, незаметным. Будет смешно, если кто-нибудь увидит меня, знаменитого сыщика, в таком плачевном состоянии, с грустью подумал он. Эта мысль навела его на идею. Гордеев приоткрыл дверь, вызвал по телефону горничную, а сам снова забрался в угол. С замиранием сердца он ждал результата. Горничная заглянула в номер: «Простите, вы меня звали?». Гордеев не отвечал. Горничная вошла внутрь. Ее тихие шаги звучали совсем рядом. Щеки Гордеева порозовели. Горничная остановилась перед ним — Гордеев увидел ее ноги в мягких тапочках. Он поднял голову, опять ничего не чувствуя, кроме скуки. Горничная смотрела на Гордеева без интереса. Она повидала множество богатых клиентов на своем веку; все они сходили с ума по-разному. Гордеев почувствовал себя глупо и встал.
— Чем могу быть полезна? — спросила горничная.
— Ничем, — ответил Гордеев.
— Очень хорошо, — сказала горничная. — Тогда я пойду.
— Совершенно верно. — Гордеев кивнул. — Спасибо, что откликнулись.
Он позвал ее, когда она готовилась перешагнуть порог:
— Простите…
Она обернулась:
— Да?
— Вы знаете, кто я такой?
Горничная покачала головой:
— Нет.
— Отлично, — сказал Гордеев. — Вы мне очень помогли.
Она вышла, сразу забыв о Гордееве. Ее больше занимал вопрос, получит ли в этой четверти сын трояк по математике или вытянет на четверку. Сына горничной звали Леша. У Леши в классе училась девочка по имени Женя Ермолова. У Жени недавно родился братик. Женя с ужасом и отвращением глядела на это сморщенное орущее существо. Мама таскала братика на руках, пытаясь укачать его, а папа вопил из кабинета, что ему мешают работать. О Жене, кажется, позабыли. Девочка тосковала. Когда братик засыпал в кроватке, она пыталась обратить на себя внимание, чтоб папа и мама вспомнили, что она тоже есть, ее зовут Женя, и она их дочь, но на нее шикали. Женя ложилась на кровать и тихо плакала. Приходила мать и злым голосом требовала, чтоб она ревела потише, мерзавка такая. Раньше мама никогда не называла ее мерзавкой, и Женя ревела громче. Приходил отец. Он что-то кричал, братик просыпался, и квартира взрывалась от воплей. Женя затыкала уши, мама неслась к братику и брала его на руки, а отец наклонялся к Жене и шептал: ты нарочно, маленькая дрянь, нарочно выводишь меня из себя, да? Его красные глаза и кривящиеся губы пугали Женю. Она отворачивалась. Отец брал ее за подбородок и поворачивал лицом к себе: ты понимаешь, что мне надо работать? Понимаешь, что если я не буду работать, нам нечего будет есть? Ты любишь конфеты? Конечно, любишь, вон как отъела мордашку на сладеньком; а если конфет не будет, а? Что, если конфет не будет? Женя не знала, что случится, если не будет конфет, однако она боялась, что у нее больше не будет любящих родителей. По ночам она вспоминала время, когда была маленькой: мама приходила к ней в комнату, зажигала ночник и шепотом рассказывала сказку. Женя хихикала. Мама щекотала ей пятки, а потом целовала в щеку и уходила, оставляя дверь приоткрытой, чтоб Женя не боялась темноты запертого пространства. Эти дни ушли безвозвратно.