— Вы удивительный человек, Оля.
— Мне это говорят обычно спьяну, но вы, кажется, трезвы, господин Гордеев?
Гордеев улыбнулся:
— У меня такое чувство, что я знаю вас давным-давно.
— Шутник вы, — засмеялась Оля. — Осторожно, здесь ступенька. — Она отворила дверь, зажгла свет. — Садитесь, это табуретка для посетителей. У вас грустное лицо. Вас что-то тревожит?
— Ничего особенного. Мне скучно жить.
— Ах, оставьте. Это всем скучно. — Она наклонилась к нему. — Xотите погладить меня по бедру?
— Не стоит, — тихо ответил Гордеев.
Она отпрянула:
— Вы так милы. Что ж, Зина… Зина-Зина-Зина… в последний раз она была тут неделю назад. Говорят, она задолжала денег своему сутенеру Сереже. Сережа добряк, но из-за денег может озвереть.
— Он любит деньги?
Оля покачала головой:
— Он ничего не любит, он пустой. Как вы и я.
Гордеев поднялся:
— Вы знали, что Зина собирается замуж?
— Да.
— За него?
— Отнюдь. Ее жених другой. — Оля нахмурилась. — Я видела его всего один раз. Рассказывал ей что-то, щипал за кожу, смеялся. Страшный тип. Говорил что-то про счастье для… не помню, для кого. — Она отвернулась. — Прошу вас, если это все, уйдите. Мне надо привести себя в порядок. Я вся вспотела... — Она сняла шаль. — Возьмите, это ваше.
Гордеев покачал головой:
— Не мое.
— А чье?
— Не знаю: стащил с вешалки в гардеробе.
Она расхохоталась:
— Господи, какой вы забавный.
Гордеев вернулся к напарнику. Кошевой уже не спал. Гордеев достал из-за пазухи чашечку на цепочке, посмотрел на нее и сунул обратно за пазуху. Для чего вы таскаете с собой эту дурацкую чашку, хотел спросить Кошевой, но не спросил.
Глава четвертая
Танич ездил по вечернему городу на автобусе. Он не хотел возвращаться домой, потому что там до сих пор жили Зина с дочерью. Ездить на автобусе он тоже не хотел. Но все равно ездил, потому что устал ходить. За пыльными стеклами мелькал унылый городской пейзаж. Шум мотора вгонял в тоску. Водитель, которого звали Семен, сделал радио погромче. Певец пел о тюремной жизни. Семен не любил песни о тюремной жизни, но все равно слушал их, потому что так было принято. Честно говоря, он вообще не любил музыку, а из развлечений предпочитал водку и водку с пивом. Иногда у него возникало желание пустить автобус на встречную полосу, чтоб прочувствовать, как сминаются коробки из стекла, пластика и металла, фаршированные человеческим мясом. Но он упрямо продолжал вести транспортное средство по установленному маршруту, словно рука человека, проложившего этот маршрут, обладала магическим действием.
Танич прислонился к стеклу щекой и думал, как бы ему найти какой-нибудь повод для размышления. К несчастью, повода не было. Ему захотелось выйти из автобуса, но он не вышел, подождал еще две остановки, надеясь, что желание выйти пройдет, однако оно не проходило. Тогда он подождал еще одну остановку. Желание выйти никуда не делось. Вскоре он остался единственным пассажиром. Водитель остановил автобус и, не глядя в салон, прохрипел: «Конечная!». Танич поднялся, жалея, что приходится выходить из теплого помещения в холодную ночь. Семен проследил за тем, как Танич выбирается из автобуса, и закрыл двери, чтоб в тесной обстановке пересчитать накопившуюся за день мелочь.
Танич оглядывал незнакомый район. Слева были гаражи, справа — пустырь, впереди — ничего. Горящие фонари освещали дорогу, ведущую в сиреневую пустоту. Холодный ветер заставил Танича поежиться. Он пересек дорогу, а затем пересек ее снова, увидев на другой стороне работающий ларек, в котором за стеной сигаретных пачек пряталась стареющая женщина. Танич подошел к ларьку. Он осмотрел его со всех сторон, не понимая, что этот безобразный нарост из стекла и металла делает у обочины дорожной ленты, протянутой из ниоткуда в никуда. Ларечница в свою очередь уставилась на Танича, не понимая, что тут делает этот невыразительный человек со злыми глазами. Танич подумал, что это судьба, и он наконец убьет взрослого человека. Он осмотрелся в поисках камня, чтоб разбить им стекло, но камня поблизости не оказалось. Он прошел немного дальше и нашел в канаве обломок кирпича. Взвесил в руке — тяжелый. Он успел забыть, для чего искал камень, и пошел по дороге с кирпичом в руке. Миновал пост ГИБДД и очутился за чертой города. Чахлые деревца гнулись на ветру, как зубчики расчески. В воздухе мерцала холодная пыль. Танич моргал от боли, когда эта пыль попадала ему в глаза. Фонари светили здесь приглушенно, словно боялись темноты. Недалеко от обочины виднелся заброшенный синий ларек с надписью «ПИВОВОДЫ». Танич пошел к ларьку, чувствуя в немеющей руке вес кирпича. Он шел к цели как по замерзшему болоту, стуча зубами от холода. В двух шагах от покосившейся двери, едва державшейся на ржавых петлях, он остановился, чтоб вспомнить, кто он и что тут делает. Он ничего не вспомнил, кроме той страшной ночи, которую провел на кладбище со сломанной ногой, когда чьи-то глаза смотрели на него из темноты и чьи-то губы шевелились, произнося его имя. У Танича сдавило горло. Он потрогал ручку двери — холодная. Толкнул — дверь поддалась. Он взял кирпич поудобнее.