Все рванулись в эту сторону — поглядеть, также дружно испуганно отпрянули.
— Сидеть… твою мать! — рявкнул водитель.
И слева “окно” показало пропасть! В обычную погоду это привычно… но сейчас!
Вдруг все явственней стала проявляться какая–то гирлянда — словно повесили в облаках огромную елку. Прояснялось: скопление машин! Что случилось? Мы въезжали в “гирлянду”… Пожарные! “Скорые помощи”! Все ринулись к правым окнам. Автобус явственно накренился, легко и головокружительно.
— Сидеть, твою мать! — заорал Богун.
Все отпрянули, но успели увидеть: на дне пропасти, уткнувшись в речку, лежал автобус. Уткнулась, точней, лишь задняя половина — передняя валялась отдельно. Мощные струи лупили вниз, рассеиваясь на склоне, — и это, похоже, было единственной пока связью между теми, кто наверху, и теми, кто внизу. Все застыли в креслах: больше заглядывать туда никто не хотел. Под нашими окнами проплыл гаишник, равномерно размахивающий палочкой: проезжайте, проезжайте! Он проплывал медленно, его палка успела помахать во всех окнах. Проехали. Потускнели сзади огни, и снова вокруг не было ничего, лишь тихое, сиплое, настойчивое, иногда как бы вопросительно замедляющееся зудение мотора. Он словно спрашивал: может, дальше не стоит? Ведь не видно же ничего! И Богун словно подстегивал его: надо!
Во я влип. Ехал бы один — другое дело. А так — Соня с надеждой вцепилась в руку! Кир глядел строго и требовательно: ну, мол, показывай себя! Но я бы предпочел сохранить конспирацию: даже перекреститься — не поднималась рука! И никто не крестился. Во люди! Отчасти это восхищало меня.
Беременная женщина у заднего стекла вдруг заговорила и говорила уже непрерывно. Никто не перебивал ее, хотя впечатление было жуткое. Никто и не вслушивался в смысл, да смысла и не было, что–то вроде: “Закрой форточку, Валя простудится! Опять ты поздно пришел”… Мы плыли в этом ужасе, и никто не решался его прервать: казалось, от резкого движения и даже звука можем опрокинуться. Наступило полусонное успокоение: пока говорит — едем… едем, пока говорит! Туман стал вдруг оседать, лежал волнами под окнами. Или, может, это мы взлетаем? Вид как из окна самолета! Под тучами — гигантская пустота? Женщина вдруг умолкла, и по салону словно прошла волна холода. И тут же из тишины вынырнул мотор — бодро сипящий и словно бы отдохнувший!
“Молоко” было разлито абсолютно ровно, но что в нем скрывалось? Даже в затылке водителя мне почудилась неуверенность: каких это просторов мы достигли? Не бывает — во сне даже — дорог такой ширины!.. Не дорога это!.. А что? Тем не менее мы тихо катились. Какая–то уже апатия: будь что будет! Вдруг водитель приглушил двигатель, остановил автобус, сцепил кисти на затылке и сладко потянулся. Мы стояли.
— Что там… что еще? — понеслось по салону. И — волна счастья!
Под нашими окнами из тумана торчали кудрявые бараньи головы, похожие на маленькие завихрения тумана, готовые вот–вот рассеяться. Но они не рассеивались! Они обтекали нас с двух сторон, причем широкой полосой. А там, в отдалении, торчит голова лошади… Ровное место!
Лошадь дважды неуверенно прыгнула… Стреножена?
— Доктора!.. Есть тут доктор? — заговорили сзади.
Беременная женщина вырубилась, повесив голову.
— Откройте двери! Все из салона! Нужен воздух… или помогите вынести! — Соня уже командовала вовсю.
Когда мы подъехали к Морскому вокзалу, было уже темно — и словно огромный яркий дом опускался за горизонт: паром полчаса уже как ушел!
Поглядев ему вслед, все потянулись к вокзалу: придется тут ночевать, следующий — утром.
Но у входа в эту величественную стекляшку возникла вдруг статная женщина в форме с погончиками — и никого не пускала внутрь.
— У нас дневной вокзал, у нас не ночуют! — горделиво говорила она, будто бы звание дневного вокзала дается за выдающиеся заслуги и ей есть чем гордиться. — Я же объяснила вам! — корректно повторяла она особенно непонятливым.
“Неужто эта темная масса не может отличить дневной вокзал от ночного? — В глазах ее была скорбь. — Когда же мы воспитаемся?”
Автобус стучал мотором, но почему–то не уезжал. Я представил его ночное странствие — и не позавидовал ему.
И тут, впрочем, было несладко. Пошел дождь — сперва отдельными каплями, потом сплошной.