— Мне кажется, мы не туда идем, — сказал я, но Кир не прореагировал.
Он уверенно вошел в калитку, помахав пальчиками женщине в будке, и я за ним. “Вход в Иерусалим”?
Тут было совсем другое дело! Песчаные желтые дорожки, окаймленные цветами, повсюду строгие стрелки: “Терренкур № 2”, “Терренкур № 8” — просто разбегались глаза!
К счастью, никто из членов ЦК навстречу нам не попался, а то пришлось бы бухаться на колени!
Зато вдруг выскочил, весь красный, как клюквинка, лысый маленький человечек в шароварах и тапочках — гораздо более известный, чем любой член ЦК, — знаменитый актер–режиссер Марат Зыков. Этот–то везде!.. Но действительно — гений! Мы с восхищением глядели, как он сбегает с горы, быстро переставляя крохотные тапки. МБЧ — маленький большой человек — так звали его в кругах интеллигенции и, может быть, еще где–то.
— Не курить! — пробегая, вдруг рявкнул он мощным басом, и мы с Киром, восхищенно откинув челюсти, выронили папироски.
— За водкой помчался! — Глядя ему вслед, Кир усмехнулся. Он все, похоже, тут знал.
Меня появление МБЧ тоже взбодрило — все–таки “наш человек”, хотя признает ли он нас за “своих” — довольно спорно!
Мы поднялись наконец на плоскую проплешину горы, к затейливому дому, окруженному террасой с витыми колоннами. Тут, видимо, само Политбюро и отдыхает? Куда идем?
Кир тем не менее уверенно поднялся, открыл высокую витражную дверь: светлый деревянный кабинет, уставленный стеклянными медицинскими шкафчиками, за столом сидела Соня в белом халате и писала. Нас она приветствовала, лишь подняв бровь. Волевая девушка!
— Ну что? — проговорила наконец она, бросив ручку.
— Я — глас вопиющего в пустыне, — улыбнулся Кир.
— А–а… Я поняла — бесполезно все это, — подумав, сказала Соня.
— О какой “пользе” ты говоришь? — саркастически усмехнулся он. — Я предлагаю тебе Вечную благодать, а не “пользу”!
— С этим… говорил? — хмуро осведомилась Соня.
— Как–то ты слишком утилитарно… принимаешь веру!
— А кто тебе сказал, что принимаю?
Я тоже не понимал Кира: зачем вербовать верующих в санатории Политбюро? У них своя вера! Лишь потом, узнав Кира поближе, понял, что главное для него — быть на виду.
Дверь открылась, и в кабинет ввалился сам Плюньков — лицо его было слишком знакомо по многочисленным плакатам. Сейчас он дышал прерывисто, по квадратной его плакатной ряхе струился пот, челка растрепалась и прилипла ко лбу.
— Ну как… Софья Михайловна? — пытаясь унять дыханье, выговорил он. — Теперь вы верите… в мое исправленье? — Он робко улыбнулся.
— Будущее покажет! У вас десятидневный курс! Идите, — жестко произнесла Соня.
Вот это да! Послушно кивая, Плюньков вышел.
— В общем, не созрела! — почти так же жестко, как Плюнькову, сказала Соня. — Созрею — позову!
— Я не какой–то там… член ЦК… чтоб ты мной помыкала! — Губы Кира дрожали.
— Ты соображай… все–таки! — гневно произнесла она, многозначительно кивнув куда–то вбок, где, видимо, отдыхали небожители от изнурительных тренировок.
— Я здесь вообще больше ни слова не скажу! — Кир гневно направился к двери. Я за ним. Мы почти бежали вниз по тропинке.
— Ты… крестить ее хочешь? — наконец решился спросить я.
— Это наше с ней дело! — проговорил Кир обиженно.
“Пришел к своим, и свои Его не приняли”… Я тоже Книгу читал!
— Может, она начальства боится? — Я попытался ее оправдать. Но Кир, как понял я, больше обижен был на свое “начальство”.
Валерий Попов
УЖАС ПОБЕДЫ
Повесть
КРЕЩЕНЬЕ
Помню горячий воздух, застоявшийся в кустах после жаркого дня и вылетающий, как птица, когда во тьме заденешь ветку.
Помню, как я впервые появился над Мысом, выпав из тесного автобуса на шоссе, мягкое после дневного жара.
Далеко внизу струилась лунная рябь, проткнутая темным и острым, как скрученный зонт, кипарисом. Рядом с этим сгустком тьмы смутно белело высокое здание — международный молодежный лагерь “Спутник”, куда я стремился. Будоража теплую долину, снизу вдруг поднялся хриплый и страстный вопль. Потом, увидев павлина, надменного красавца, закованного в узоры, я не мог поверить, что это он так кричит.