Новый Мир. № 11, 2000

Ольга Сульчинская Ветхий дождь

* * * Огонь тороплив, словно пальцы любовников в застежках отныне излишнего платья, ложатся бескровные ветви шиповника к горящим березовым братьям в объятья. В стаканах вино веселится согретое. Согрейся и ты, моя сладкая Гретхен, покуда за окнами лето раздетое прикрыться пытается дождиком ветхим… * * * Как мне плотнее прижаться к тебе, как подобраться поближе к влажноизнаночной нижней губе, к ямке ключичной, к холодной судьбе в Риме, Берлине, Париже. Может быть, где-то в Варшаве земной или в небесной Варшаве ты повстречаешься снова со мной, чьей-то любовницей, чьей-то женой, с девочкой чьей-то на шаре. Если какой-нибудь город опять нам подвернется и случай где-то полжизни еще призанять, крепче прижаться, надежней обнять, ты подскажи мне, не мучай. Песня тебя я наверно совсем не любила тебя я наверно совсем не хотела иначе зачем я так скоро забыла поющие руки прохладное тело наверно тебя я любила не больше чем рощи нежаркое солнце рассвета чем эхо звенящий вдали колокольчик чем август свое уходящее лето * * * Твоей, любовь, старинной жажды Не утолить одним глотком. Она уходит, чтоб однажды Вернуться в облике другом, Бегучий трепет узнаванья В голодном теле запалить, Всю кровь отдать в переливанье И — никого не утолить. Подражание Ходасевичу Текут закатные огни, Теряет небо позолоту. Будь осторожен, не спугни Звезду — и первую дремоту Мою — но наклонись ко мне И прикоснись во сне губами, Пока в вечерней вышине Все звезды не зажглись над нами. Московские Лимерики

1

Жил-был странный старик из Чертаново. По утрам он вставал очень раново, Умывался и брился И обратно ложился. И скажите мне, что же здесь странново? 2 Я, с тех пор как живу на Планерной, Стала скверной, коварной и вздорной. Позови меня снова, Дорогой мой, в Перово — Буду любящей, тихой, покорной. Научитесь жить с этим! Как и к боли в суставах, не легко и не сразу. Но даже к собственной глупости со временем привыкаешь, И к тому, что ум застревает, зайдя за разум, И к тому, что кашляешь, и к тому, что икаешь. Научитесь жить с этим — с энурезом и диабетом, С диатезом, рожей и псориазом, С долгой зимой, холодным летом, Со своей женой, с пьющим соседом, танцевать с протезом И дышать углекислым газом. Песня о Карлосе Кастанеде Ты видишь ее за моим плечом? Она за моим плечом. Она не с косой, она не с мечом, Не входит в палату печальным врачом, Не шарит в замке вороватым ключом, Она не стоит за углом с топором И вниз не летит кирпичом. Можно делать вид, что она ни при чем. Но она всегда за твоим плечом, Она за твоим плечом. М. Д. 29.10.99 Проживаешь жизнь — и она тебе не нужна. Остаются даты, события, имена, Номера телефонов, почтовые адреса, Фотокарточки, тапочки, времени полчаса… Проживаешь жизнь — и она уже не твоя. Остаются любимые, родственники, друзья, Сослуживцы, соседи, сограждане, вся страна, Вся Европа, Америка, Африка… не нужна. Проживаешь жизнь, и больше тебя в ней нет. Ты проходишь насквозь, как сквозь пыльные окна свет. И уходишь в себя, и там, глубоко внутри, Открывается смерть и говорит: «Смотри!»… * * * А возле морга день осенний Так солнцем радостно лучится, Как будто это воскресенье И не могло беды случиться, Как будто есть еще надежда, Лазейка, выдумка, уловка… Но на покойнике одежда Надета странно и неловко. И все завалено цветами… К рукам уже не подобраться. Зато ботинки со шнурками… И говорят: «Пора прощаться!» Гроб закрывают осторожно, Несут его в автобус ставить… И оторваться невозможно, И ничего нельзя исправить. Пирогово Дождемся дождя и поедем с тобой в Пирогово. Людей там не будет. Из дуба мы выдолбим сами Огромную лодку. Когда она будет готова, Столкнем ее в воду и ветер возьмем парусами, Как верхнюю ноту. И тронется наша пирога, А мы неземными с тобой запоем голосами — И дождь перед нами расстелется, словно дорога, Ведущая вверх, где вода пополам с небесами. * * * Черно-белая ночь стрекочет свое кино, белый мелется снег, превращается в хлеб зерно, мертвые нас прощают, они вины за нами не числят, даже не видят сны, потому что как кровь легко превратить в вино, так и наоборот, это, в общем-то, все равно, и что бы там ни было, все оно просится в рот, над равнинами снег, в городе новый год, принесенные в жертву прощают своих убийц, и мы плачем, обнявшись, над супом из голубиц; хвоя, хвоя, стелись, мелется белый мел, кинопленка пестрит помехами, кто успел, тот свое получил, а кто нет, так тех белый мех укроет, в поле один на всех…