Я изучил все проспекты и линии, берега речки Смоленки, бродил по заболоченному кладбищу, добирался до Галерной гавани и Морского порта, до Северного побережья, где, казалось, прямо со дна залива поднимаются многоэтажные новостройки. А вечером, устало лежа в маленькой, зато с высоченным потолком комнате, представлял себя петербуржским студентом девятнадцатого столетия.
— Ты на Ваське, что ли, живешь? — спросил я, ерзая на сиденье, пытаясь разглядеть, узнать каждый дом.
— Да, на Морской набережной. Уже скоро. Но надо сначала в магазин завернуть — холодильник пустой. Ты-то, наверно, проголодался. — Впервые за время поездки в голосе Володьки появилось участие.
— Ну, так… — Я почему-то почувствовал неловкость, тем более что после похода от вокзала до «Чкаловской» аппетит действительно нагулял не слабый. — Кстати, Володь, как того парня звали, не помнишь? С которым я комнату здесь снимал?
— Дрон… Андрюха. А что?
— Вспомнился просто.
— Он здесь, если тебе интересно, тоже дела крутит приличные. Можно ему позвонить.
— Давай! — обрадовался я и стал высматривать таксофон.
Что-то запикало. Я повернулся на звук. Володька уже держал мобильный телефон возле уха.
— Алло! Дрон? Здорбово! — сыпанул восклицаниями. — Как жизнь?.. У, ясно. Знаешь, кто рядом со мной сидит? Ну, угадай… Твой сожитель, ха-ха! Да какой… Ромку помнишь, вместе с которым снимал комнатенку, еще когда в путяге учились? Ну вот приехал, к себе везу… Подъезжай, будет время… Ага… Мне надо еще по делам смотаться, а вы можете посидеть… Ладно, приезжай, как освободишься. Давай!
Тормознули возле магазина с огромной, даже сейчас, днем, ослепительно сверкающей сотнями лампочек надписью «Континент».
— Выпрыгивай, — велел Володька. — Надо пропитанием слегка затариться.
Эта «затарка» подарила мне первое знакомство с супермаркетом.
Вообще-то по зарубежным фильмам и нашим убогим подобиям под названием «универсам» я имел представление, что это такое, но реальное столкновение, честно сказать, ошеломило. Я растерялся. А для Володьки это, похоже, самое обычное место. Катит решетчатую тележку, уверенно наполняет ее чем-то с полок, из открытых стеклянных прилавков-холодильников. Вот обернулся, громко, пугающе громко позвал:
— Роман!
Я дернулся, трусцой побежал к нему, как к защите.
— Что есть будешь?
— Да я как-то… — по своему обыкновению замямлил я, и вдруг появилась смелость, даже наглость, отчаянная и безрассудная: — Самое лучшее! — На глаза попались копченые куры. — Курицу можно, сыра там… А это вкусно? — Я кивнул головой на пакетики с замороженными овощами.
— Смотря кому, — усмехнулся Володька, выбрал один пакетик. — Вот ничего. Мексиканская смесь. Брать?
— Конечно!
— Оливки? Они для этого самого, — он покачал согнутой в локте рукой вверх-вниз, — очень полезны.
— Давай, хе-хе, конечно, — похохатывая, закивал я.
— Что хочешь пить?
— Н-ну, я водку предпочитаю.
Володька посерьезнел, замер, точно бы размышляя, но тут же махнул рукой:
— Ладно, ради праздника можно… — положил в тележку литровую бутылку «Абсолюта» с синими буквами на прозрачной этикетке.
«Как в рекламе!» — пришло мне подходящее сравнение, и от этого спина как-то сама собой распрямилась, мускулы окрепли, я весь наполнился силой и достоинством.
— Долго еще? — спросил я, когда мы снова оказались в машине.
— Три минуты.
— У, радует.
Питер, проспекты, сказочный «Континент», мягкий бег «мерседеса» теперь в один миг поблекли и отошли на второй план. Ведь я вспомнил, что пять лет — целых пять лет! — не был в нормальной квартире. Пять лет не принимал душ, не сидел на унитазе, не катался в лифте…
И снова, как тогда, после предложения Володьки, выполняя привычную работу, я почувствовал, что я на грани того, чтоб не выдержать. Ведь пять лет, может, лучшие в жизни пять лет, я провел в полускотских условиях, я просто превратил их в навоз для удобрения неизвестно чего. Добровольно выкинул драгоценные годы из своей жизни. А вокруг-то… Вокруг!.. Я впивался глазами в идущих по тротуару людей, стараясь стать похожим на них, я ласкал стены домов, полукруглые окна, за которыми уютные, цивилизованные, удобные для жизни квартиры; я косился завистливо на Володьку, следил, как он с уверенной небрежностью переключает скорости, как легко покручивает чуть влево, чуть вправо руль, а красивая машина покорно исполняет его безмолвные команды… Наш семейный проржавевший «Москвич» показался мне тогда пределом уродства…