— Дачи такие похожие…
— Не верю! Не верю! Не верю!
Я еще успел сказать:
— Ошибка... Но я не жалею… Я…
Выпроваживая за калитку, она больно ткнула меня кулачком в спину:
— Он не жалеет... Он, оказывается, ни о чем не жалеет. Старый к-кретин! К-козел!
Теперь я бродил без всякой цели… Как только луна!.. Без смысла… Без надежды… Зайдя далеко, я уже не возвращался к даче, где Вика. Я просто тосковал. Я хотел любви. Кружил и кружил по дорогам.
И опять я мешал шоферюгам втихую избавляться от бытового хлама. Один из них прямо у дороги сбросил сдохшие холодильники. Аж три остова! С грохотом… Сбросил старый матрац… Столкнул тумбу… Сам-один залез в кузов и сталкивал. Как он на меня орал! Среди ночи!.. Зачем?..
По той скучной возне, что шла за их забором, было понятно, что вот-вот съезжают. Лето кончилось.
Красивая Вика выскочила из калитки, возможно завидев меня в окно. Но, скорее всего, мы попросту наткнулись друг на друга. На улице… С тех пор, как меня выпроводили, тыча мне кулачком в старые мои ребра и в спину, мы с ней не общались. Мы даже не очень-то здоровались. (То есть я интеллигентно и отчасти виновато кивал ей при встрече — она нет.) Теперь вот стояли друг против друга.
Она заговорила первая. Да, они съезжают. Да, летний отъезд — всегда хлопоты и всегда с какими-нибудь потерями. Но сколько же барахла собралось! Лето кончилось, точка. Они съедут, как только Борис сговорится с московским грузовичком.
Уверен, это был ее женский экспромт — уже лицом к лицу, уже при встрече. Вика надумала вдруг… Как с разбегу… Улыбалась, обнажая прекрасные зубы, много-много белых зубов:
— А все-таки вы чудной старик! Знаю, знаю. Слышала…Чудной, но ведь интересный!.. Хотите, сегодня чаем напою? Вечерком .
Я так и подхватился: да, да!
А она добавила… С этой своей многозубой улыбкой:
— Лето, если жаркое, кажется долгим .
У нее оказался напористый язык ближнего Подмосковья.
— У нас с вами секретов нет… Люблю, Петр Петрович, вечерком на веранде. Люблю сварить мужику кофе.
— Гм-м.
— И конечно, люблю секс. Обожаю. Балдею! Но только секс — вместе со словами. От хорошего словца какой кайф! Верно?
— Верно.
— Два-три хороших слова — до . И пара кой-каких словечек в процессе . А?
— Как это?
— Ну-у… Начинается! Ты, Петр Петрович, темный… Ну что-нибудь этакое. С перцем. Чтоб при этом ты мне говорил. Чтоб не молча!
Я кивнул:
— Само собой.
Кивнул, но сказать до — как раз и не мог. Не получалось. Я оказался заторможен — по сути, мы с ней общались с глазу на глаз впервые.
Это смешно. Старый козел онемел! С моей речью что-то случилось. Сказать до (до близости) — я был не в силах. (“А если немного помолчим… Если молча?” — “Нет, нет!..” — и Вика отпрянула в сторону. Она настаивала.)
Я даже, помню, завертел головой… За поддержкой. За помощью. По рисунку вечерних облаков (в окне) я старался угадать, будет ли луна хотя бы к ночи.
Луны не было.
Но зато было так много великолепного нагого женского тела. Красивая Вика!.. Возможно, я просто ослеп. От этой ее открытости. От ее щедрости!.. Ведь прошлые наши ночи были защищены тьмой и воровской опаской… Те ночи… Две. (Как ими ни восторгайся.)
— Нравится? — спросила. Стояла передо мной… И ждала слов. Слов, которые мне не давались.
Я еще больше отяжелел. Ни в какую…
— Петр Петрович!.. Ну?
А Петр Петрович (мысленно, сам с собой) все еще был как пришедший сюда ночной украдкой… Я все еще был вор. Я все еще пребывал в лунных потемках. (Где Вика лунное существо, фантом...) А меж тем — передо мной стояла в рост красивая женщина, готовая к любви. Вся ясная. Молодая, как день!
Когда званый (теперь уже званый!) я шел сюда, я думал, что вот-вот и начнется великое любовное действо. Мне думалось, я поимею море.
Меня прорвало чудовищными кусками фраз. Каких-то немыслимых. Кретинских!.. Но все-таки. Как-никак я их выдал и удостоился любви. Удача — однако, едва сказав слова, я их уже не помнил. Я тут же их опять растерял. Забыл…