По прейскуранту, а это — судьбе на ириски.
Детские книжки дарили когда-то врачам,
Учителям, воспитателям: песни да сказки,
Что рождены не от гулкой тоски по ночам,
А от нечаянной радости, транспортной тряски.
Как начинали застывшие лица мягчать!
И у чиновников были же малые дети:
Пишешь, бывало, “От автора мальчику Пете” —
Глядь, к вожделенной бумажке прижалась печать.
Взятка ли хитрая, пропуск ли сквозь оборону —
Яркий, как яблоко, хрусткий ее переплет?
Детскую книжку подсуну при встрече Харону:
Вдруг покатает за так — и домой отошлет!
* *
*
Эту кружку мне когда-то
В турпоездке, в час заката,
Улыбаясь виновато,
Подарил один поэт:
Посредине герб и дата,
По бокам, отдельно сняты,
Принц Уэльский и Диана —
Давний свадебный портрет.
Купленная в год разрыва
Молодой четы счастливой,
Кружка выжила на диво,
Прослужила много лет —
И все та же, что когда-то,
Только чуть поблекла дата
И в живых принцессы нет.
Эту кружку снявши с полки
В Норидже на барахолке,
Усмехнулся продавец
И сказал: “Фаянс, однако,
Продержался дольше брака,
Проживет и дольше века”, —
И ведь угадал, шельмец!
Эту желтенькую кружку,
Венценосную старушку,
Перемою после кофе,
Уберу наверх, в буфет,
И уже не строну с места:
Пусть себе глядит с насеста
Молчаливым невермором,
Как сказал другой поэт.
* *
*
Книжки вам всем подпишу,
свой телефон припишу:
буковки, цифры, слова…
В переводе на взрослый
это будет: ау!
А на всеобщий — уа!
Боржоми
Рассказ
ОТ АВТОРА. Автор просит у читателя снисхождения за свою непоследовательность в процессе публикации. О последних днях (о годах) славного постсоветского старикана Петра Петровича Алабина повествуется выборочно. С некоторым нарушением хронологии. В особенности это касается рассказа “Боржоми”. Рассказ должен был быть первым. Он должен был подсказать, как постепенно Петр Петрович открыл свою “лунность”. Рассказ должен был ОТКРЫВАТЬ, однако является только сейчас. Но уж так написалось.
Начало (которое почему-то оказалось не в начале) невольно тяжелит самые обычные фразы. На подошвы слов налип дотекстовый (дособытийный) метафизический свинец. Но кое-что автору в радость... Есть возможность увидеть героев заново и отстраненно. Уже не осторожничая с ними. Уже не жмясь к ним в текст.
Итак, Подмосковье… Дачи… Июльской ночью поселок тих. Все спят. За день воздухом надышались. А все же в запас на каждой даче открыта веранда, пусть летний воздух ломится к нам в постель. Мы спим, а воздух сам ломится к нам!.. Коротко русское лето.
На скамейке, где чета старых берез, сидят полуночники — старики Петр Петрович и Петр Иваныч. Тоже чета… Уже и переговорено у них все. Уже молчат… Петр Петрович, он поинтеллектуальнее, покурил и поднял голову к небу. Смотрит. Припоминает созвездья. (Петр Петрович и поведет наш рассказ. От “я”.)
Зато Петр Иваныч чувствительнее. Затосковав, он слегка прихрапывает. Сидя всхрапнуть — это сладко!.. Формально стариков связывает сейчас бутылка портвейна. А портвешок в поселке совсем неплох. Также и в портвешке лучше понимает чувствительный Петр Иваныч. В бездонном (в левом) кармане брюк Петр Иваныч обычно носит бутылку, но вычислить или углядеть там ее силуэт не может никто. И откупоривает бутылку Петр Иваныч просто великолепно. Ему нет равных. При его стремительном откупоривании интеллектуал Петр Петрович всегда волнуется. Петр Петрович (мысленно) очень хочет успеть досчитать до трех. Но где там!.. Как правило, он не успевает досчитать до двух.
Сейчас бутылка на земле, возле ноги посапывающего Петра Иваныча. Портвешок в прохладной ночной траве.