Выбрать главу

Когда вернулись к постели, я явно повеселел… Постель имеет свой почерк! При луне… Я легонько подтолкнул туда Вику. В дачной постели всегда присутствует деревенская поэтика: там и тут разбросанное! Как легкая озерная рябь.

Но радость нашей ночной и молчаливой (без единого слова!) любви была недолгой — разве что полчаса.

Зазвонил телефон. Нелепый такой дребезжащий ручеек звука. Вика взяла трубку. Лежа…

— Ага-а! — протянула она легким (и лишь чуть неправдивым) голосом. — Уже едешь. Ага!.. Уже свернул с шоссе? Отли-ично!

Мы лежали бок о бок. Она шевельнулась… Нагая, прохладная, только-только остывшая после близости. «Борис», — шепнула мне.

Я кивнул. Я и сам сообразил.

— Ага-а! Сварить тебе кофе. Черненького?.. Отли-ично! — пела она ему в трубку. Чуть неправдиво (опять же), но с задором и с отвагой.

Поскольку я молчал, Вика легонько толкнула меня локотком. Может, я не все понял?.. Подтолкнула мою сообразительность. «Это он… Петр Петрович!» — шепнула. И для начала перемен она села в постели.

А затем Вика встала. Нет, нет, никакой спешки. Она легонько зевнула — и пошла к плите, чтобы сделать любимому человеку кофе. Он войдет — а кофе уже горяч.

Она еще говорила ему:

— Ну, все. Все. Пока… Иду к станку! — и передала трубку мне, мол, дай отбой. И подмигнула.

Последнее, что я видел (я уже одевался), — как красивая голая женщина готовит кофе, стоя у плиты.

Когда Вика подмигнула, была в этом кой-какая насмешечка над подъезжающим и торопящимся к постели Борисом. (К еще дымящейся постели.) Но женская смешинка не была обидной — была человеческой. Все, мол, мы люди!.. Я это видел. Шепотком еще раз напомнила мне: «Положи. Положи там трубку».

Убавила пламя до малого… Доставая банку с кофе, ложечку, сахар, то да сё, она перетаптывалась, шаг туда, шаг сюда… И все время невольно играла ягодицами. Как бы гримасничала. Стоя у плиты… Спиной ко мне. Так и подумалось, что ниже поясницы открылось ее второе лицо.

Это подвижное лицо хихикало в равной мере… И над Борисом… И надо мной… И над самой собой. (Над первым своим лицом.) Это было совсем не зло. Это было равнодушно. Ах, мол, сколько суеты. Ах, мол, люди-людишки!.. Равнодушно… Второе ее лицо все знало и посмеивалось.

Приняв из Викиных рук, я аккуратно переправлял телефонную трубку через постель к столику. (Трубка должна быть на своем месте.) Я как раз нес в руке. А Борис еще договаривал последнее. Он жарко и басовито рокотал мне в самое ухо:

— Сейча-ас… Сейча-ас я тебе каааааа-аак вста-аавлю.

Я даже выронил трубку.

Елена

При свете и впотьмах

Ушакова Елена Всеволодовна — поэт, постоянный автор нашего журнала. Живет в Петербурге.

Два стихотворения в свободном размере
1
Неужели кто-то на самом деле верит в эти фальшивые сцены, ненатуральные разговоры, непрошеные исповеди, подстроенные встречи? Ну, приехал из-за границы молодой князь, ведет себя как порядочный, интеллигентный человек… Почему все принимают его то за святого, то за юродивого, называют идиотом? Вываливают подробности интимной жизни, втягивают в сомнительные истории? Почему его-то влечет к этим людям, людишкам? Это во-первых. А кроме того — назойливый один и тот же прием: поцелует и тут же плюнет; плюнет, а потом поцелует, и так — все! — в припадке гордости, в истерике безобразной и жалкой. А эти понятия о «чистоте»! Женщина живет на содержании у покровителя, но его к себе не подпускает. Это честно? И если прибавить к этому стилевое неряшество, торопливую неразборчивость: «…не выскакивая слишком эксцентрично из мерки» (ч. 1, гл. 4), «…он был как в лихорадке, хотя и ловко скрывал себя» (там же)… И непростительное невнимание к растительному миру, вообще к обстановке — одни разговоры и рассуждения! Не догадывается даже усадить героя, вошедшего, как всегда, внезапно… Читатели, вы — как дети. Детское, в сущности, восприятие. Слова-концепты не соотносятся с жизненным опытом. Странное, знаете ли, простодушие — поистине, хуже воровства! «Язык порождает в уме, — говорит ученый, — огромное количество дифференцированных моделей (особенно в детстве), однако глубокое понимание этих моделей наступает лишь после их адаптации к личному жизненному опыту». Но вот что замечено: тот, кого легко обмануть в искусстве, в быту проявляет недюжинную смекалку, знает свою выгоду, не упустит, а тот, кого не проведет даже Федор Михайлович, наделен рискованным бескорыстием, беззащитен, и обмануть его нетрудно — он сам обманываться рад!