Перевязавшись, Петр Петрович приободрился. Стягивание раны… Свежесть бинта… Это его врачевала Анина тень. Несомненно! Не уехала ее тень ни на какой юг. Тень ради него осталась здесь — в дачных стенах.
Но так уж бывает, что у мучающихся мужчин благодарность одной женщине (ее тени) как раз и торопит их к другой. Старый Алабин ни на миг не забыл Аню. Он мог бы поклясться! (Он лишь чуть задернул, зашторил ее в памяти.)
В сущности, сама калитка поманила его к себе. Залитая лунным светом… Верочка Цаплина, с ней Петр Петрович как-то поболтал в середине лета. И еще в магазине они как-то поговорили. Дважды!.. Она так понятно (понятливо) ему улыбалась!.. Конечно, среди ночи Верочка может удивиться. В три ночи... Она может сильно удивиться. Но… Но если войти тихо… К спящей… Женщины иногда так неожиданны в желаниях! Так противоречивы.
Однако уже на подходе, на веранде, едва заслышав его шаги, кто-то в темноте пискнул. Словно бы там мышка в страхе… Щелкнул выключатель… На верандном диванчике, кутаясь в платок, сидела-сторожила старушонка. А-а, Васильевна… Совсем стала дряхлая!
Включив свет и ночного гостя узнав, старенькая Васильевна больше не пугалась.
— Голубчик, голубчик!.. Съехали… Все съехали. Или позвонить пришел?
Ну да! Дряхлее старухи и не найти… И сразу же Петр Петрович вспомнил. Здесь летом снимала Верочка. Здесь позванивал телефон. Редкость в поселке.
Алабин и не спрашивал больше ни о чем — а старенькая Васильевна ему объясняла:
— Отключили, голубчик. Телефон отключили… Всё отключили… И воду…
И еще долго слышалось Петру Петровичу ее монотонное бормотанье. Уже за калиткой… Уже на дороге… Жизнь отключили… Голубчик… Голубчик…
Дорога пустынна. Ночь. Луна… А в этой богатой даче жила год назад красавица Нина Покровская.
Свет теплился внизу — в единственном оконце. Но и там Петр Петрович взамен лица Нины углядел очередную бабульку, сидящую и увлеченно вяжущую трехсотый носок. Не поднимая глаз… Подсчет петель...
Все же и здесь Петр Петрович на миг замер. Приостановился.
Глуховата!.. Петр Петрович лишь подергал калитку. Он мог бы шуметь, звать. Он мог бы крушить ломом их красивый забор. Бабулька все равно не услышит. Сидела, старая, и вязала… Совсем одуванчик.
Не забыл он Аню… Но он нуждался, остро нуждался сейчас в ее замене. Притом в ласковой, в доброй, в участливой замене… Сердце старика терзалось. “Это рана играет. Это боль в плече бросает меня туда-сюда”, — оправдывался Петр Петрович. В ночной тьме он пробирался теперь к Лиде Замытиной… Лучший, как ему думалось, его шанс.
Простоватая Лида — то, что надо. Совсем недавно Петр Петрович помог ей. Поднес чемодан от станции до самых дверей. Простая, без фокусов и капризов, она напоила чаем… Должна бы его вспомнить!
Калитка позади… Веранда… Скрип тих.
И сон ее тих…
Возможно, к тому же, что она ждет. Женщина всегда кого-то ждет.
В полушаге от постели Петр Петрович осторожно тронул Лиду рукой. (Не испугать...) Лида в ночной льняной рубашке, чуть жестковатой. Петр Петрович потрогал ее грудь. (Не тискать…) Ласкающими движениями он побуждал будущую подружку к любви — к любви сквозь сон. К той тихой любви в полусне, которую как раз среди ночи женщины зачастую предпочитают.
Но чуткая рука вдруг отдернулась… Петр Петрович от неожиданности сам и вскрикнул:
— Кто здесь?
Она (Лида?..) не отвечала.
Петр Петрович быстро-быстро рукой поискал рядом лампу… Включил.
Спящая лет семидесяти. Если не старше!.. Онемела от страха?.. Нет, нет, старуха честно спала. Щуря глаза, она мучительно теперь кривилась… И даже сделала злое на него движение — замахнулась сонной рукой: выключи… выключи свет, мудак!.. Ослепла!.. Кто это?
Ругнувшись и не отвечая, Петр Петрович метнулся к выходу. (А уж хотел было раздеваться… Обрадовался!)
Был в дверях. Но и старуха, очнувшись уже вполне, вскочила с постели. Шла за ним, сердито и грозно шипя:
— Пришел! Заявился к людям среди ночи!.. Чё искал?
Он (тоже шепотом):
— Тихо. Тихо, бабка. Ошибся я...
— Оши-иибся! — передразнила она.
Петр Петрович уходил. Но уходил медленно. (Не шуметь, не спешить…)