Ощущение отстраненности происходящего подчеркивает еще и то, что сценограф (Юрий Купер) выстроил декорацию таким образом, что мы смотрим на события в опере как бы немного сверху.
Полузатонувшая атлантида “Бориса Годунова” исполнена в шершаво-сероватой гамме, что идеально подходит музыке — то неожиданно вскипающей медными, а то и расползающейся, словно бы старая дерюга.
В этом спектакле использована вторая авторская редакция М. Мусоргского (без последующих оркестровок Н. А. Римского-Корсакова и Д. Д. Шостаковича), из-за чего хор и оркестр звучат свежо и чисто. Точнее, очищенно.
Крупные планы выдаются солистам, отбрасывающим длинные тени и принимающим пафосные, статичные позы. Главные герои двигаются мало и, по контрасту с массовкой, скупо.
Вторая авторская редакция включает большой “польский акт” с большим количеством сольных партий, зато изъята многолюдная “Сцена у собора Василия Блаженного”.
Акценты смещаются в сторону частности, частного. Бытовых деталей. Неожиданно выходит на первый план тема “отцов и детей” — Марины Мнишек (Марианна Тарасова) и ее сурового наставника иезуита Рангони (Петр Мигунов), но и более существенный лейтмотив отношений Царя Бориса и его маленького наследника.
У Сокурова цесаревича Федора поет и играет мальчик (Святослав Гончаров), а детей, известное дело, переиграть невозможно. Особенно на фоне вязкой, утяжеленной бутафории.
Умирающий Царь, воспринимающий смерть искуплением многочисленных грехов, едва ли не силой затаскивает Федора на трон, а сам умирает у его подножья. Вот оно, “щасте”…
Когда в оркестре возникают паузы и экраны с английскими титрами гаснут, становится слышной работа кондиционеров, из-за чего кажется, что зал заполняют стада незримых Пегасов, переминающихся с ноги на ногу и жующих воздух невидимыми губами.
Сухой воздух струится водой, осязаемой воздушной подушкой, словно все происходящее в зале заранее записано на цифру. Традиционная постановка, перенесенная на новомодные носители.
Нынешний “Борис Годунов” действительно похож на айсберг с вмерзшим в него мхом и сором ледяными пиками густо населенных картин и тонкими прерывистыми ручейками картин камерных.
Монументальное начало как “огромный, неуклюжий, скрипучий поворот руля”, провисание в середине и медленное восхождение после антракта, связанное с появлением харизматичной Марины Мнишек, — точно уверенность завоевателей передается оркестру, а затем хору бояр.
“Прославим роковое бремя, которое в слезах народный вождь берет”...
Борис умирает просветленным — высветленный, расхристанный, в белой рубашке, тяжеловесные музыкальные льдины отрываются от остова и тонут в тишине.
Земля плывет. Мужайтесь, мужи.
Как плугом, океан деля,
Мы будем помнить и в летейской стуже,
Что десяти небес нам стоила земля.
На поклоны выходит смущенный Сокуров, который словно бы придавлен глобальностью замысла, тяжестью музыки. На сцене Большого театра он кажется еще меньше (на поклоны выходят в декорациях первой картины, изображающей Соборную площадь), чем есть. Старается скрыться за солистами (благо их много), за широкой спиной Юрия Купера и белым костюмом Павла Каплевича. Окончательно смущенный, при первой же возможности сбегает за правую кулису.
Плоский экран, заменяющий занавес (на него проецируют картинку с пером и яблоком), ползет вниз медленно-медленно, точно в кино про “Титаник”. Точно сцена теперь уже окончательно и бесповоротно опускается под воду.
2. “Евгений Онегин” (П. Чайковский — А. Пушкин) Дмитрия Чернякова в Большом театре. Качественная, добротная постановка, пробирающая до печенок. Стильная и красивая. Дмитрий Черняков не только режиссер, но и сценограф, что придает воплощению необходимую цельность. Ни о каком глумлении над классикой, которым возмущалась в открытом письме Галина Вишневская, здесь нет и речи. Есть остроумное и вполне доброжелательное обыгрывание реалий пьесы, насыщение ее многочисленными аллюзиями — считывать их и перечислять устаешь и в конечном счете отключаешься, просто смотришь спектакль.
Черный занавес открывают уже на увертюре, и дальше все сцены, за исключением финального бала, показывают в одной декорации.
Аккуратно выстроенная помещичья гостиная с большим круглым столом, за которым сидят люди, едят, общаются. Круг этот и будет основным действующим местом драмы, герои очень редко остаются наедине друг с другом, постоянно присутствуют массовка, второстепенные персонажи — этакий русский мир-пир горой, постоянное застолье, не менее стойкое же и похмелье.