Дмитрий Быков. Суд над Ахматовой. — “Огонек”, 2007, № 32, 6 — 12 августа <http://www.ogoniok.com>.
В связи с выходом в свет книги Тамары Катаевой “Анти-Ахматова”. Среди прочего возмущенный Дмитрий Быков беседует с Александром Жолковским , тот говорит: “Я получил это [книгу] в подарок с уважительным инскриптом и сейчас чувствую себя в роли Ивана Федоровича Карамазова, морально ответственного за Павла Смердякова. <…> перед нами не исследование ахматовского мифотворчества, а еще один односторонний и тоталитарный ответ на столь же тоталитарную практику „института ААА” — адептов ахматовского мифа. Этот миф существует и заслуживает анализа: Ахматова, безусловно, первоклассный поэт. Вместе с тем она так выстроила свою стратегию, а частью она так выстроилась сама, так расположились юпитеры и прочая историческая подсветка, что ее безмерно и многократно преувеличили, восторженно раздули, превратив в святую, в этический эталон, в Анну всея Руси, порабощая читателей, третируя и изгоняя несогласных, исключая возможность не только спора, но и анализа… Я не хочу, чтобы меня порабощали. Ахматовой приписываются добродетели, вовсе ей не свойственные. Замечательный, но в основном камерный поэт вырастает в мыслителя и пророка. <…> И книга Катаевой полезна уже тем, что провоцирует появление серьезного филологического ответа, реальной биографии АА, которая до сих пор не написана”.
Cм. также: Виктор Топоров, “Но, Боже, как их замолчать заставить!” — “Взгляд”, 2007, 18 августа <http://www.vz.ru>.
См. также: Марина Зайонц, “Даем подробности!” — “Итоги”, 2007, № 34 <http://www.itogi.ru>.
Cм. также: Вадим Нестеров, “Разговор дефектолога с поэтом” — “Газета.ru”, 2007, 22 августа <http://www.gazeta.ru>.
См. также: Олеся Николаева, “Ахматова как олигарх. Классиков ХХ века продолжают ниспровергать. Но не всех „разоблачают” талантливо” — “Новая газета”, 2007, № 65, 27 августа <http://www.novayagazeta.ru>.
Михаил Генделев. “В русской поэзии происходит чудовищное падение ремесла”. Беседу вел Михаил Эдельштейн. — “Booknik.ru”, 2007, 28 августа <http://www.booknik.ru>.
“Меж тем подлинное, то есть доведенное дрессировкой до автоматизма владение приемом, тропом, поэтикой — это исчезающее состояние. Старые поэты — пятидесятники, шестидесятники — еще владели техникой, современная же поэзия пользуется стандартным набором хорошо если из дюжины приемов. Все достижения случайны, коллеги — наши рисковые ребята — ничего не умеют, все у них от ажиотажа — он же вдохновенность — из рук валится, не в состоянии они решить ни одной технической задачи, не способны держать редкие метры, пользоваться повторами, совершенно забыто искусство балансирования между метром и ритмом. Да элементарно: не умеют построить и подать собственный троп, создать пространство для выгона тропа, дистанцию для того, чтобы троп работал. <…> В массовом порядке коллеги научились, пожалуй, только одному: более или менее искусно поддерживать внешнюю (версификационную, конечно, а не смысловую) энергетику стиха — этакий Бродвей, имитация бродского наката, драйва. Сам Бродский в очень большой степени состоит из имитации Бродского (к вопросу о том, почему поэты вовремя не затыкаются), а уж у его эпигонов это просто очевидно. Но: очень плохо освоены техники русского модерна, не прочтены ни конструктивисты, ни неоклассики, ни обэриуты. Безобразно осмыслены футуризм и русский экспрессионизм. Втуне пропал блистательный поэт Вагинов, никто ничему у него не научился. Не понято, как работала Цветаева. Слуцкий вообще не прочтен”.
Олег Дарк. Колония Алматы. — “Русский Журнал”, 2007, 23 августа < http://www.russ.ru/culture >.
“Небольшая бесхитростная повесть алма-атинского русскоязычного писателя Виктора Мосолова „Мираж. Эпизод Петровского времени” (журнал „Простор”, 2006, № 2) — о почти карательной экспедиции небольшого русского отряда к устью реки Аму-Дарья. Отряд почти весь гибнет, пав жертвой коварства и вероломства „хитрых хивинцев”. Казалось бы, отношения — военные, силы и хитрости, а также дружбы и вражды . Одни аборигены — хорошие (туркмены), другие — плохие (хивинцы). Напоминает Фенимора Купера. Поражает одна сцена. Русский отряд останавливается в пустыне на привал, караульщик, бывший крестьянин, сел посреди пустыни (именно так, потому что все, кроме пустыни, — палатки, лошади, товарищи героя будто исчезают, растворяются, тонут), смотрит вокруг себя. И вдруг понимает, что те места, куда он сейчас пришел, и есть его подлинная земля . Он ее любит, это уже его родина . (Откуда взялась эта любовь? Невольно приходит мысль о памяти и подсознании.) Впервые обретенная родина . Русского чарует, вызывает у него странную жалость и печаль (обычные чувства к давно не виденному, полузабытому дому ) и эта пустыня, и камни, и песок, и небо, и невиданная ночь, с тенями, превращающимися в горы, или даже — рождающими из себя горы. Можно сказать, что и ночь-то он впервые увидел только тут — в этой пустыне. Это любовь с первого взгляда . Русский совершенно обольщен Новой Землей, сравнивает ее с родной деревней, и в этом сравнении русская деревня проигрывает . Он ее разлюбил (и тоже в одночасье). Очень похоже на то, как мгновенно и бурно образ одной женщины замещается другой. То есть тут измена . Или, напротив, возвращение? Так бывает, когда возвращаешься к прежней и давней, полузабытой возлюбленной. Как герой живо чувствует, это возвращение — к себе. Он здесь только впервые становится собой, оказывается у себя. (У него прорезывается „я”.) Парадоксальная вещь: русская деревня, где герой родился и рос, оказывается землей, где он был временно, в гостях, или в ожидании. А жил он только для того, чтобы увидеть вот это Божье чудо — ночь в пустыне…”