“Душа — это не субстанция, но свойство, форма, закон человеческой жизни, не „что”, но „как”. Цель — это вынесенный в будущее прошлый опыт, трансцендирующий настоящее. Здесь у человечества есть проблемы. Мир идет навстречу системному кризису”.
Александр Проханов. “Свобода слова — фикция”. Беседу вела Василина Орлова. — “Московские новости”, 2007, № 33, 24 августа.
“Если настанут грозные времена, централизм будет носить милитаристский характер. Тогда — прощай, свобода слова. <…> Мне так надоело брехать! Я был бы рад вместе со своей страной погрузиться в целый век молчания. Работать молча, писать молча. Свобода слова — фикция. Я же знаю, как ведут себя монахи. <...> Для меня свобода слова не является абсолютной ценностью”.
Петр Разумов. Мысли, полные ярости. — “Топос”, 2007, 28 августа <http://topos.ru>.
“Непристойна сама идея конкурса, в который превращается современная литература (литпроцесс)…”
Инна Ростовцева. О себе, поэтах и лжепервооткрывателях. Вопросы задавал Илья Колодяжный. — “Литературная Россия”, 2007, № 31-32, 3 августа <http://www.litrossia.ru>.
“Наиболее восприимчивой и чуткой к Немецкому — во всем его глубинном, метафизическом, философском духе — оказывается, на мой взгляд, современная русская поэзия. Достаточно обратиться к таким сборникам стихов последнего времени, как „Процесс воображения” Б. Евсеева, или „Обратная лодка” В. Гандельсмана, или к его же эссе „Поэзия как религия. Рильке” в „Иностранной литературе” (2006, № 2), или к новым переводам из Рильке В. Куприянова, чтобы убедиться: немецкая нота звучит в них неожиданно сильно и выразительно. В прозе, по моему наблюдению, она прослушивается слабо. Современные русские прозаики „зациклены” на американской литературе, и следы ее влияния можно обнаружить почти в каждой книжке, рассчитанной на успех у массового потребителя”.
Павел Руднев. Торможение театра. — “Взгляд”, 2007, 5 августа <http://www.vz.ru>.
“Возможностей ухода из театра слишком много — это синтетическое искусство. Сегодня повсеместно наблюдается отток драматургов в сценарный цех, театральных артистов — в сериалы, режиссеров — в рекламу. Отчаявшихся людей переманивают, перекупают — мы в свободном рынке, где театр — наименее доходная сфера деятельности. В российском театральном кругу всегда гордились формулировкой „Я больше ничего не умею делать, кроме как заниматься театром”. Сегодня есть время задуматься, так ли уж это хорошо и безупречно звучит, если театром остаются заниматься те, кто больше нигде не пригодился. Дети уходят. Уходят дети. Не хотят вам мешать”.
Русская философия всегда религиозна. Но сегодня она располагается в лакуне между славянофилами и Деррида. Беседу вела Василина Орлова. — “Московские новости”, 2007, № 30, 3 августа.
Говорит профессор, заместитель заведующего кафедрой антропологии философского факультета МГУ Федор Гиренок: “Место философии — в ложбинке между „событием” и „смыслом”, причем это два вечно враждующих основания, ненавидящих друг друга, ведущих войну. Где появляется смысл, там нарушается событийный порядок. Смысл — это прерывание порядка, возмущение глади. И наоборот, там, где есть тихая гавань смыслов, событие нарушает их спокойный дрейф. Где появляется событие, там нет смысла. Событие можно фиксировать по тому, что ты говоришь: „Я ничего не понимаю”. Значит, где-то рядом события — либо прошли, либо надвигаются”.
Екатерина Сальникова. Души меньше — анимы больше. — “Взгляд”, 2007, 19 августа <http://www.vz.ru>.
“Принята концепция, что нарастающий вал анимации в XXI веке обслуживает потребности взрослых, в которых осталось много нереализованной детскости. Это очень трогательная и потому удобная интерпретация про поколение „кидалтов” (kids + adult). И доля истины в ней, конечно, имеется. <…> Но за пределами кидалтского стиля есть и другая истина. Уже не трогательная и поэтому совершенно никому не нужная, не удобная, компактно в мозгах не укладывающаяся. И состоит она в том, что стартующий бум анимации является ответом психики на неправду — в формах документального, достоверного, натуралистического, фактурно-убедительного экранного мира. Любовь взрослых к мультяшкам — реакция на упразднение самой попытки объективности или хотя бы фиксации границы между миром вымышленным и миром действительным, достоверным, не подвергавшимся виртуализации. <...> То, что взрослые хотят вернуться в детство, — это как-то абстрактно звучит. Да не хотят они туда обратно. Но, столкнувшись с двойной усложненностью жизни и повсеместных визуальных образов жизни, они хотят в чем-то обрести ясность. И знать, что вот этот домик нарисован <…>”.