В гостиной на стеклянном столе стояла ее фотография. Или это сестра? Та же фотография, что наверху, только в другой раме.
Она села в кресло напротив, закурила.
— Это квартира моей сестры, — сказала без предисловий.
— Когда она погибла… — Струйка дыма высунулась между губ.
— То есть когда исчезла…
Не вынимая из пальцев сигареты, прикусила ноготь.
— …тогда я сняла квартиру, — продолжила.
— В ее доме, только этажом выше. Ну, где ты был. Прихожу сюда, убираюсь. Оплачиваю счета. Цветы поливаю.
Я оглядел комнату — никаких цветов.
— Просто когда она вернется… Когда придет… — Она стала деланно запинаться.
— Тогда я хочу, чтобы все было готово…
Слух снова резанули фальшивые интонации. Я решил идти напролом.
— А ты уверена, что это не одно лицо? — сунул ей под нос фотографию.
Она выдохнула, откинулась на спинку. Края губ опустились, нос заострился. Она прикусила щеку.
— А ты уверен, что ты — это ты?
— Я ведь проверила твой домашний. Там совсем другое лицо…
Несколько секунд мы молча смотрели в глаза друг другу.
— Ладно, не напрягайся. — Улыбнувшись, погасила сигарету.
— Какая мне, в сущности, разница?
Поднялась, взяла за руку.
— Тут есть одна штука.
— Пойдем, тебе понравится.
18
Когда я вошел на кухню, она уже сидела на корточках. Мосластые колени раздвинуты, тяжело дышит.
— Поднимай! — Она встала.
Я взялся за ручку, в руках у меня оказался люк. Мы осторожно прислонили его к плите. Из подпола потянуло сырым воздухом. Я поставил ногу на перекладину. Когда прижмут к реке, конец . Неприятное ощущение.
Пол внизу оказался каменным, а свод — кирпичным, полукруглым. Дальше путь перекрывала дверь, стальная.
— Ну как? — Она улыбалась. Отсюда, снизу, ее крупные ноздри напоминали маслины. — Лови!
Я поймал связку с ключами. Она, задрав подол, стала спускаться.
Стальная перегородка бесшумно отворилась. Я сунул связку в карман и сделал шаг в темноту. Перед нами лежал самый настоящий подземный ход. Какие-то полки и ниши угадывались в полумраке, корзины и банки, в которых плавали, как эмбрионы, кабачки.
— Это проход из дома в церковь. Слышишь?
Приложив ухо, я замер. На секунду мне показалось, что через кирпич доносится церковное пение.
— Тут жил батюшка, они этот ход и устроили. Чтобы зимой из дома на службу — сразу. Тебе интересно?
Она старалась меня отвлечь, увести в сторону от разговора, который произошел в комнате. Но я не забыл того, что она сказала; я понимал, что теперь ситуацию нельзя оставить как прежде; слушая болтовню, прикидывал, как поступить дальше.
— Откуда ты знаешь, ты?
— Это было в начале девяностых. Мы только въехали, стали полы перекладывать и что-то там нарушили.
Я прислонился к стене, стал оценивающим взглядом изучать ее фигуру. Она обхватила себя за плечи, поежилась.
— Когда тоннель открылся, приехали архитекторы. Дом хотели объявить аварийным, но потом обошлось, просто укрепили. А тоннель, сказали, — закроем. Но мы, конечно, сразу подобрали ключи. Пользуемся как подвалом.
— Если будешь за домом, посмотри — там асфальт просел.
— Выемка, и вода собирается.
Она придвинулась ко мне, схватила через брюки связку с ключами, стала теребить ее. Я почувствовал твердую грудь, табачное дыхание.
В этот момент в кухне зазвонил ее мобильный.
— Черт с ним! — Она попыталась меня удержать.
— Я принесу, три секунды.
Телефон звонил по нарастающей, но когда я выбрался наверх, звонок сбросили. Стало тихо, только свистела на дворе, как заводная, птица.
Я посмотрел вниз — от сквозняка дверь в туннель захлопнулась.
— Эй! — крикнул.
Дверь была звуконепроницаемой.
“Так даже лучше”.
Плотно закрыв кухню, я вышел в комнату. Взгляд упал на фотографию — крупные губы, пепельная шевелюра. Одно лицо, никаких шансов.