Теперь что касается догматики. К сожалению, есть люди, которые вообще не понимают, что в основе любого искусства всегда лежит условность, что в тех же сказках многие вещи надо понимать не буквально. Элементарный пример — „Пиноккио”. Ну да, там действует фея. Но очевидно же, что это метафора ангела, а вовсе не колдунья-чернокнижница. На то и сказка, что в ней — намек. Нельзя сводить все к учебнику догматического богословия.
Когда мы говорим о сказке (или о поэзии) — мы выходим в пространство красоты, и в нем неприменим такой вот плоский, черно-белый подход. Ребенок, кстати, никогда и не воспринимает сказку в качестве „символа веры”. Это исключительно взрослый подход — всё разложить по полочкам”.
Владимир Хохлов. Выгодная покупка. Операция. Рассказы. — “Волга — XXI век”, 2007, № 3-4 <http://www.i-v-m.ru>.
Два сочинения моего ровесника, родившегося в Сургуте, а ныне живущего в Хвалынске и работающего предпринимателем. Рассказам предпослано клише: “Из серии „Уездные зарисовки””. Может быть, я выбрал эту публикацию из трехсотстраничной “новой” “Волги” лишь потому, что она меня как-то особенно огорчила. Два талантливо написанных рассказа о трагикомичной беспомощности “простых” людей, ставших заложниками обстоятельств (в первом — это покупка женой героя двух козлят, для начала помочившихся спавшему мужу на голову, а во втором — удаление аппендикса деревенским пьяницей хирургом жителю городка Обывательска Николаю Хомутову). Наверное, в замысле это все по-гоголевски/чеховски/зощенковски должно быть очень смешно. А мне вспомнился вдруг чей-то старинный рассказ о том, как мальчик с бабушкой ходили в кино на Чаплина: мальчик хохотал, а бабушка нелепо падающего Чарли сердечно вдруг пожалела. Хохлов публикуется в рубрике “Наш ералаш”.
Новую “Волгу”, присыпанную — в дизайне и верстке — настойчивым… ну, не гламуром, конечно, но тем, что обозначается оборотом “по-взрослому”, — я, действительно, пока не распробовал. Стихи здесь — посредственные. А проза — либо чересчур “суггестивна” (Валерий Володин, “Никто ниоткуда и никуда”), либо — весьма странна “в кладке” (сразу за новой повестью Владимира Карпова “Се ля ви” идут фрагменты автобиографического романа Михаила Алексеева). Сочинения известных советских авторов объединены обоймой-рубрикой “На войне как на войне”. Ближе к концу номера — блок текстов о живописном авангарде и Павле Кузнецове.
Хорошо склеенная в типографии, структурно “Волга”, увы, пока развалилась у меня после первого же перелистывания. Над названием журнала я вижу марку издательского дома, а под названием — изображение слона с крыльями птеродактиля, идущего по нотной линейке. Эмблема предприятия, что ли?
Олег Чухонцев. Речь при вручении премии 24 мая 2007 года. — “Знамя”, 2007, № 8.
“<…> Свидетель пяти по крайней мере поэтических поколений, таких разных, часто не слышащих и не понимающих друг друга, я горжусь принадлежностью к своему, в котором работали и работают замечательные поэты. Иные из них, к сожалению, ушли до обидного рано и не услышали слов настоящего признания, другие до сих пор пребывают в тени. Когда я сел два дня назад сочинять это выступление, я дал себе зарок избегать слова замечательный, которое, как я заметил, срывается с языка всегда, когда нет содержательных аргументов. Но что делать, если это действительно замечательная генерация, и это не только мое мнение. Так, например, считает и английский славист Джерри Смит, по мнению которого поэтический конец ХХ века в России столь же ярок, как и его начало. Смею утверждать, что и юное поколение небезнадежно, они просто другие, и это в порядке вещей.
Что я еще хочу сказать? Да ничего особенного. Пусть каждый живет по своим часам — через полвека сверим. Не прогибаться и не зарываться. Всеми силами отстаивать отдельность и суверенность своего существования. Никого не учить и у всех учиться. Быть памятливым и благодарным — друзьям, близким и тому, кто за правым плечом <…>”.
Светлана Шишкова-Шипунова. Код Даниэля Штайна, или Добрый человек из Хайфы. — “Знамя”, 2007, № 9.
Вот как заканчивается тут размышление о последнем романе Людмилы Улицкой:
“Надо отдать должное смелости и даже дерзости автора: она не просто транслирует утопически-реформаторские идеи своего героя, как сделал бы на ее месте писатель, не желающий брать на себя хоть часть ответственности за них. Улицкая, по-видимому, так увлеклась этими идеями, что ближе к концу книги сама превратилась в рьяного их проповедника и не менее рьяного критика современной церкви.