Но шелестят уже страницы под рукой.
Первостепенные английские поэты
давно пристроены и кушают котлеты,
забвенья молчаливая вода
над ними не сомкнется никогда.
А я переднего уже тяну, как репку,
и кто-то сильный встал за мной и держит крепко,
и вся компания — а стало быть, и я —
за шкирку выхвачена из небытия.
* *
*
Жалко Малеевки! Больше такого ковчега
Нам не обресть: всякой твари там было по паре.
Почвенник, западник там от жасмина до снега
Мирно в аллеях бродили и вирши кропали.
Желтого с белым, советского жалко ампира:
Главного корпуса, тертой морковки с капустой,
Серафимовича многострадального бюста
В чьем-то картузе, под лестницей, возле сортира.
Вольницы детской, компании той воробьиной —
Вот чего жаль! Малышей от себя не гоняли,
Ставили Толкина, в съезд горбачевский играли,
Тайно вращали бутылочку в дебрях жасмина…
Жалко голодной зимы девяностого года,
Плова “бухарского” с горькой компотною гущей,
Пряников, кем-то добытых и розданных с ходу,
Страха, веселья, надежды, отчаянно лгущей.
Жалко Малеевки, этой тропы к водопою,
Где замиряются в засуху дикие звери,
Строф о любви с королевскою рифмой тройною,
В ночь голубиную — стулом задвинутой двери.
* *
*
Святой Антоний из Падуи,
разыскиватель пропаж,
тут снегу столько нападало,
что след потерялся наш.
Развешены в небе простыни,
раздвинешь — там новый ряд,
лишь пудры алмазной россыпи
под фонарями горят.
Святой Антоний из Падуи,
вершитель малых чудес,
найди мне обруч и палочку
и сад, заросший как лес.
Губную гармошку папину
с коричневым ободком,
насквозь и навек пропахшую
мужским душистым платком.
Верни мне девчачьи россказни,
скамейку, где я ждала
подругу почти что взрослую,
что так волшебно врала,
и ветер воздушно-капельный,
и ливня краткий галоп,
и радость мою, что канула
в седой московский сугроб.
Святой Антоний из Падуи,
запечатленный в веках
простой раскрашенной статуей —
мужик с дитём на руках,
найди меня в этом городе,
зареванную умой,
дай молча хлебнуть из горлышка,
домой вороти, домой.
* *
*
Хорошо придворным быть поэтом
В герцогстве иль графстве небольшом,
Сидя у курфюрста за обедом,
Сыто замирать над гуляшом.
Недостатка не иметь в девчонках,
Кругленьких, как барская печать,
Штуками сукна, вином в бочонках
Да окороками получать.
Сдал раз в месяц оду для отмазки —
И пиши что хочешь, и вещай
Про свободу там, про щечки-глазки,
Только графским дочкам посвящай.
Смирную кобылку на конюшне
Грум смазливый кинется седлать,
Пес легавый, не сыскать послушней,
Свистнешь — и примчится… Благодать!
Хорошо придворным быть поэтом —
При любом дворе. Но не при этом.
* *
*
Мимо Николаевых,
Князевых и Сориных,
Звягиных, Наумиков
и Кольцовых-Цзен, —
в гости к папе я иду
тропкою прото2ренной:
тесно на Ваганькове,
я иду бочком.
На Донском просторнее,
вот пойду я к бабушке —
Майя Кристалинская
улыбнется мне,