Херманис показывает про смертное; про то, что было да сплыло, — и даже вот эта молодежь, беспечно резвящаяся под сочный музон из поколения наших пап и мам, доковыляла до нового тысячелетия, заметно поредев. Не говоря уже о Соне, сгинувшей во чреве ленинградской блокады. И даже монологи из “Латышских историй”, записанные вслед за живыми людьми, превращаются во что-то отчетливо напоминающее гербарий. В таксидермическое занятие — не зря актеры обрабатывают сырье, набивая его опилками сценических канонов. Поэтому — ну какая, в самом деле, социальность? Чистый экзистенциализм про голого человека на голой сцене. Даже если человек этот напомажен и разодет в духе последнего писка стиляжьей моды — в крепдешин, клеши и умопомрачительно блестящие сапоги вот на таку-у-у-ущей платформе.
Я не зря вспомнил и про Каурисмяки, и про Гутова — Театр Херманиса расположен в пограничной зоне меж разных видов и жанров contemporary art’a, выказывая свою причастность к хеппенингу и перформансу (этюды возникают как импровизации и только потом лакируются и отшлифовываются), хореографическим экспериментам, кино (в “Звуках тишины”, как и в “Латышских историях”, используют видео и трансляцию фотографий на стену), а главное, инвайронменту — тотальной инсталляции в духе Ильи Кабакова и Гриши Острецова. Спектакли Херманиса — всегда набор “живых картин”, каждую из которых можно вставить в рамку и повесить на стену (что и проделано с программками, напечатанными в виде открыток); спектакли Херманиса — набор мертвых картин, существующих и без актеров, настолько они выразительны и тщательно продуманы.
Но при этой вящей актуальности и евроремонтной стерильности очевидно, что Новый Рижский растет из классического советского периода с его публицистическим пафосом и гуманистическими декларациями, пристальным вниманием к “маленькому человеку”, “лишним людям”, “мысли народной” и “мысли семейной” — с идеологической точки зрения он истошно традиционен, последователен и предсказуем как двоюродный родственник, внезапно приехавший в Москву на пару дней и остановившийся на диванчике в проходной комнате.
Навороченная форма не должна вводить в заблуждение: корни этого представления растут из нашего муравейника, возможно, поэтому Херманиса в столице полюбили мгновенно, безоглядно.
Книги
Андрей Битов, Резо Габриадзе. Метаморфоза. СПб., “Амфора”, 2008, 216 стр., 5000 экз.
Книга двух знаменитых — русского и грузинского — писателей об их взаимоотношениях с наследием мировой классики, прежде всего — с текстами Пушкина; а также — Битов о Резо Габриадзе и грузинской культуре. В книгу вошли: документальная пьеса
Битова “Занавес”, его эссеистская проза “Грузия как заграница”, “За что мы любим грузин…”, “Не видно Джвари”, “Художник и власть”, “Осень в Заоди” и проза писателя и драматурга Резо Габриадзе “Метаморфоза в двух действиях”, “Трудолюбивый Пушкин”.
Гюнтер Грасс. Луковица памяти. Перевод c немецкого Бориса Хлебникова.
М., “Иностранка”, 2008, 592 стр., 15 000 экз.
Автобиографическая проза Гюнтера Грасса.
Павел Грушко. “Звезда и Смерть…” …и другие пьесы. Театр в стихах. М., АСТ; “Астрель”; ВКТ, 2008, 480 стр., 3000 экз.
В этом издании известный поэт и переводчик представлен как драматург — “Без Царя в голове. Стихотворная драмопись в двух лицедействиях по мотивам „Истории города Глупова” М. Е. Салтыкова-Щедрина”, “Было или не было... Стихотворное переложение для сцены романа М. Булгакова „Мастер и Маргарита””, “Снова на дне. Стихотворный парафраз по пьесе М. Горького „На дне””, “Напев к ночи” и другие тексты.
Владимир Губайловский. Судьба человека. Книга стихотворений. М., Центр современной литературы, 2008, 104 стр., 300 экз.
Вторая книга уже достаточно известного поэта — “Судьба человека состоит: / Из пройденного пути, / Последнего шага / И троичного выбора: / Остаться на месте, / Сползти в зыбучий песок, / Сделать еще один шаг, / Труднейший, чем предыдущий, / Или прервать путь”.
Евгений Евтушенко. Первое собрание сочинений в восьми томах. Том 8. 2004 — 2007. Составление, подготовка текстов, комментарии (“Пунктир”) и научная редакция Юрия Нехорошева. М., АСТ, 2008, 700 стр., 2000 экз.
Завершающий том собрания сочинений Евтушенко, в который вошли стихи последних лет, — стихи эти занимают примерно пятую часть объема книги. Основным же содержанием тома стал поэтический проект Евтушенко “„В начале было Слово”: Десять веков русской поэзии”, структурированный как поэтическая антология, представляющая в именах чуть ли не всю хронологию русской поэтической речи — от народных