Говорит Захар Прилепин: “Сегодня уже не столь важно, с каким знаком мы воспринимаем его многолетнюю деятельность — с безусловным приятием или с безусловным неприятием — последний вариант тоже, не будем кривить душой, понятен. Для меня куда более важно, что, во-первых, Солженицын явил собой тип глубоко русского человека, страстного, гордого, вдумчивого, порой непоследовательного. И, во-вторых,
Солженицын — едва ли не последний великий русский писатель, скажем так, классического типа, соответствующий по масштабам деятельности и титанам XIX века, и нескольким творцам, имевшим все основания именоваться властителями дум в XX веке, —
Бунину, Горькому, Леонову, Шолохову... Я иногда боюсь, что эта крепкая, великолепная порода переведется. Я бы переиздал „Архипелаг ГУЛАГ” с многостраничными примечаниями — с построчными указаниями, где Александр Исаевич ошибся, где позволил себе серьезные допущения, где откровенно перепутал и превысил масштабы репрессий.
В таком виде работа Солженицына стала бы замечательным памятником этой жуткой
эпохе и всем нескончаемым спорам вокруг нее”.
Фукуяма лоханулся. Кирилл Анкудинов: “Литература — это и Ленин со Сталиным, и Донцова с Устиновой”. Беседу вел Михаил Бойко. — “НГ Ex libris”, 2008, № 30, 28 августа.
Говорит Кирилл Анкудинов: “„Видимый литературный процесс” — свет звезд, которые погасли 10 лет назад, а то и 30 лет назад. „Актуальный литературный процесс” — это то, что ныне не интересно никому. Это — стихи майкопских школьников или студентов. Видите ли, Россия — очень иерархическая страна (кстати, именно это обстоятельство отбрасывает Россию в „третий мир”). В России — сотни тысяч, миллионы микрокаст, мафий со своими иерархиями и порядками. „Литературный процесс” — это не взгляд на литературу, навязываемый господствующей мафией. И это — не консенсус, согласованный и утвержденный несколькими мафиями. Это — всеобщие тенденции. <...> Я против того, чтобы та или иная литературная иерархия подменяла всю литературу”.
“„Классическая литература” — в таком виде, в каком мы ее знаем с начала
XIX века, — феномен Нового Времени. Ей свойственны все признаки миропонимания, типичные для людей Нового Времени: рационализм, индивидуализм, персонализм. Невозможно представить, чтобы Анна Каренина или Лиза Калитина в пространствах своих текстов вдруг повстречали бы дракона или ангела. Потому что для Льва Толстого Анна Каренина интереснее всех вместе взятых драконов. Или представьте
такое: Пьер Безухов, побывав у масонов, получает Священную Книгу, в которой заключена Мудрость Вселенной. Смешно, не правда ли? ХХ век — был продолжением (и, судя по всему, финалом) Нового Времени. Драконы не являлись ни Стивену
Дедалусу, ни Павке Корчагину, ни Ивану Африканычу. А у современного писателя
Анна Каренина — непременно встретит дракона, а Пьер Безухов — прочтет Священную Книгу. Потому что современному писателю Мудрость Вселенной интересна, а
Анна Каренина — интересна куда меньше. Мне кажется, что человечество стремительно возвращается из Нового Времени в Средневековье. А Средневековье отличалось
одной особенностью: отдельно взятая личность с ее „неповторимым внутренним миром” тогда не интересовала никого; она была различима только как часть чего-то общего”.
“С реализмом происходит то же самое, что происходит и с жанрами, и со многими внелитературными ремеслами. Реализм утрачивается как навык. Реализм — это не просто бесхитростное повествование (как кажется многим). Это — искуснейшее ремесло. Создать сюжет не так, как подсказывает мифологическое сознание (ведь оно — встроено в человека, как программа в компьютер), а так, чтобы было похоже на реальность, — это бесконечно сложно. И выдержать „чистый жанр” — тоже сложно. И „реализм”,
и „жанры” — игры, причем игры старинные и вымирающие. Как крокет или бильбоке”.
Александр Чаусов. В августе 2008-го. — “Новые хроники”, 2008, 4 августа <http://novchronic.ru>.
“<...> законченная, красивая даже в своей завершенности жизнь [Солженицына], которую невольно, подспудно начинаешь воспринимать, как прекрасное в своей логичности художественное произведение”.