— Где Сатир? — прошелестела Белка.
— Куда-то ушел, сказал, скоро вернется. И еще он просил передать, чтобы ты не волновалась. Теперь все будет хорошо. Отдыхай.
Она закрыла глаза, а вскоре тяжелый, как гранитная глыба, сон
накрыл ее, и Белка провалилась в темноту.
В метро Сатир купил телефонную карту, позвонил парню из
организации по прозвищу Гризли.
— Не приезжай ко мне, — сразу сказал тот. — Встретимся на площади…
— Я никуда не поеду, мы вообще больше не встретимся, — сказал
Сатир. — Я уезжаю в Карелию, у меня там в тайге живет знакомый отшельник. Так что выкладывай все по телефону, и побыстрее. — Никуда уезжать он, конечно же, не собирался, сказал скорее из конспирации.
— Верно. Тут вокруг меня какая-то подозрительная возня происходит. Следят, по-моему. — Гризли помолчал. — Сегодня по всем каналам показывают репортаж о взрыве памятника и стрельбе. Истомина показали мертвого. Во всех ракурсах, со смакованием. Обгорел до неузнаваемости. Объясни, почему он вообще загорелся?
— Не время сейчас. Дальше.
— Ваню показали. Очки, пистолет… — Он снова замолчал.
— Да быстрее же! — рявкнул Сатир, оглядываясь по сторонам. Пока вокруг ничего подозрительного не происходило. Обычная московская суета.
— Когда фейерверк начался, вас тоже видно было, но смутно. Как вы побежали, через забор перелезли. Потом показали, как собаку за вами пустили. Это как шоу было! — Он завелся: — Твари! Твари! Потом еще собак подвезли. Показывали, как они след берут, как отпускают их. Повторяли в каждом выпуске новостей. Репортер с радостью орал: “Жалко, что вы не чувствуете запаха пороха и гари, что стоит здесь!” Пожиратели падали.
Вообще, это чудо, что вы ушли. Молодцы!
— Из наших уже забрали кого?
— Я созванивался, пока никого. Но точно сказать трудно. Кто на дно лег, кто куда…
— Вызовут в ФСБ — ничего не бойся. Мы все спланировали без вас. Рассказывай начистоту. Портреты описывай, не стесняйся. Нам теперь все равно. Скоро мы будем далеко.
— Спасибо, — отчего-то сказал Гризли. — Живите. Привет Белке.
Погоди, кто-то в дверь звонит.
Трубка стукнула, прошло несколько секунд.
— Все, за мной пришли. Я в глазок глянул: в штатском, незнакомые. Скорее всего, оттуда. Давай поговорим напоследок. Как там Белка? Она с тобой?
— Нет, она… Она в одном потаенном месте, там не найдут.
— Да, Белка всегда умела в прятки играть. Лучше всех во дворе. А у
меня никогда не получалось. Я большой, мне нигде не спрятаться.
На другом конце провода послышались глухие удары, вероятно, ломали железную дверь.
— Знаешь, — сказал Сатир, — когда все кончится, мы поедем на одно озеро. Это километров сто пятьдесят от Москвы. Соберем всех наших и отправимся. Ни еды с собой не возьмем, ничего. Будем рыбу ловить, охотиться. Вряд ли ты видел в жизни что-то лучше, чем то озеро. Вокруг леса, болота на десятки километров, ни людей, ни машин. Никто про озеро не знает. Такая тишина и покой, что кажется, будто вечность уже наступила и времени больше не будет. А может, там действительно нет времени…
Удары участились. Сатир заговорил быстрее:
— Если бы ты видел… Там рыба ходит стаями, сверкая чешуей на солнце, похожая на горсть серебряных монет. Там вода прозрачна настолько, что ее замечаешь, только когда дует ветер и поднимает рябь. Там никогда не сгораешь на солнце. Там песок влажный и упругий, как мышцы вставшего на дыбы коня…
Последние слова он договаривал под грохот рухнувшей двери, стук от падения трубки и чужие крики. Гризли наверняка даже не сопротивлялся. Большой, добрый, ни разу в жизни никого не обидевший и не ударивший.
Квартира в полуподвале старого дома, которую снимал Эльф, превратилась в лазарет. Белка выздоравливала медленно. Много спала и часто стонала во сне, держась за перебинтованное горло. Сатир же спал совсем мало, и днем и ночью с готовностью отзываясь на каждое движение больной. От постоянного недосыпания глаза его покраснели и чесались, словно запорошенные песком. Он уже не различал дни и ночи, тем более что в грязное окно, едва-едва выступавшее над тротуаром, скудный ноябрьский свет почти не попадал.
В груде старья Сатир обнаружил торшер. По вечерам он включал его, под ним стелил себе постель из случайного тряпья, ложился и курил, выпуская дым вверх. Глядел, как тот скапливается под абажуром, струйками кружится вокруг лампочки и медленно просачивается наружу. Однажды проснувшийся Эльф застал его за этим занятием, понаблюдал немного и произнес: