— Если долго смотреть на дым, то можно прийти к выводу, что все на свете пустота и прах.
— Может, и так… — Сатир не отрывал взгляда от колышущихся под колпаком абажура струек дыма, похожих на больные, обесцвеченные водоросли. — Ладно, хватит болтать, Белку разбудим.
— Белка — это святое. Пусть спит.
— А я и не сплю вовсе, — раздался сиплый голос. — Можете не стесняться.
— Мы с Сатиром тут решили, что все прах и тлен, — сказал Эльф.
Белка вздохнула:
— Идиоты вы, братцы. Если все вокруг — ничто, идите и бросьтесь с крыши. Или повесьтесь. К чему затягивать бессмысленное существование?
В комнате стало тихо.
— Или все-таки что-то удерживает вас? Какой-то смысл в жизни вы видите? Ну или подозреваете хотя бы, что он есть?
Сатир бесшумно выпустил вверх новую струю дыма.
— Сатир, — просипела Белка.
— Что?
— И сигареты себе другие купи. Воняют.
— Хорошо, это все на сегодня?
— Нет, не все. Молока с медом мне вскипяти.
— И мне молока. Что-то горло болит. Как бы ангину не подхватить, — подал голос Эльф. — Только мне без меда.
— При ангине — обязательно с медом, — сказала Белка. — Не слушай его.
— С чего это? Не люблю я мед и не буду.
— Эльф, не капризничай, уши надеру.
— Я тебе сам уши надеру. Тоже мне, монголо-татарское иго.
Белка показала ему тощий кулачок.
— Ну так что? Будет молоко? — спросила она.
— Будет, все вам будет, — ответил Сатир, поднимаясь. — Как говорили древние, если долго сидеть у реки, то когда-нибудь она принесет…
— Трупы наших врагов? — попробовал закончить Эльф, весело и злобно поглядывая на Белку.
— Нет, стаканы с молоком и медом.
— Но мне надо без меда, — напомнил Эльф.
— А вот без меда река не принесет, — жестко ответил Сатир. — Все. Так говорил Заратустра.
На следующий день Сатир, немного заскучав, с энтузиазмом археолога взялся за обследование завалов рухляди, занимающих чуть не половину комнаты.
— Эльф, откуда у тебя столько хлама? — спросил он.
— Это не мой, — отказался тот. — Старуха, у которой я квартиру снимаю, сразу меня предупредила, чтобы я ничего не выкидывал. Сказала, будет приходить и проверять, не спер ли я чего. Правда, пока, слава богу, не заявлялась.
И Сатир принялся за “разработку недр”. Каждый раз, извлекая очередную находку, он объявлял, что2 попало к нему в руки.
— Ерунда какая-то железная. От машины или от мопеда.
— Выкинь. Дальше.
— Металлофон.
— Давай сюда! — радостно сипела Белка.
— Детское пианино!
— Тоже сюда!
В результате раскопок Белка, помимо металлофона и пианино, приобрела еще пластмассовую флейту и гитару с шестью сильно потертыми струнами и проломленным в нескольких местах корпусом.
— Не Белка, а человек-оркестр, — заметил на это Сатир.
Чуть позже она разжилась немного потрепанным пледом в черно-
белую клетку, пионерским галстуком и большой репродукцией Сикстинской мадонны в деревянной рамке.
— А это тебе зачем? — поинтересовался Сатир, указывая на картину.
— Не знаю, но мне всегда нравилось смотреть в глаза мадонн.
— Ты же говорила, что не любишь попов!
— Правильно, Христа и мадонн люблю, а попов недолюбливаю. Слишком уж они люди. Обычные люди. Христос и Дева Мария мне ближе.
Белка занялась разглядыванием флейты.
— Кстати, вы знаете, что Ветхий Завет — это Откровение Отца, Новый Завет — это Откровение Сына, — словно вспомнив что-то, продолжила она. — А это значит, что грядет новое Откровение — Откровение Святого Духа! Ведь он, Святой Дух, единственный из троих, кто еще ничего нам не открыл. Так, может быть, попы проповедуют уже отжившую религию или просто не знают всей полноты Замысла? Что, если именно мы — провозвестники новой религии? Очень несовершенные, многого не понимающие, о многом не догадывающиеся, но именно мы несем ее зачатки и семена? Что, если именно мы — маленькие дырочки в новую Вселенную?