Выбрать главу

— Не кури, здесь дети, — сказала ему Белка.

— Пусть курит. У меня и отец, и мать курили, я привык, — вступился за него Тимофей.

Белка неодобрительно покачала головой и вернулась к музыке. Эльф, зажав в одной руке бутылку портвейна “777”, он же “Три топора”, а в другой книгу, читал:

— “Ближе к концу своей жизни Аквинский испытал Вселенское Созерцание. После этого он отказался возвращаться к работе над неоконченной книгой. По сравнению с этим все, что он читал, о чем спорил и что писал — Аристотель и Сентенции, Вопросы, Предложения, величественные Суммы, — все было не лучше мякины или соломы. Для большинства интеллектуалов такая сидячая забастовка была бы нежелательна и даже морально неверна. Но Ангельский Доктор проделал больше систематических рассуждений, чем двенадцать обыкновенных Ангелов, и уже созрел для смерти. Он заслужил в те последние месяцы своей бренной жизни право отвернуться от просто символической соломы и мякины к хлебу действительного и сущностного факта. Для Ангелов более низкого порядка с лучшими перспективами на долгожительство должно состояться возвращение к соломе. Но человек, который возвращается сквозь Дверь В Стене, никогда не будет точно таким же, как человек, который в нее выходил. Он

будет более мудрым и менее самоуверенным, более счастливым, но менее самоудовлетворенным, он будет скромнее в признании своего невежества, но будет и лучше вооружен для понимания отношений слов к вещам,

систематического рассуждения к непредставимой Тайне, которую он пытается — всегда тщетно — постичь”1.

Эльф замолчал. Отзвенев последними нотками, затихло пианино. Белка сняла руку с клавиш, опустила на колено. Сатир выпустил изо рта несколько дымных облаков, они поплыли по комнате и растворились где-то в сумрачных ущельях старья.

— Я всегда завидовал визионерам, — сказал Эльф. — Увидеть то, что не дано видеть никому из живых, — разве не этого все мы хотим и не к этому стремимся?

— А что это за книга была? — спросила Белка.

— Олдос Хаксли, “Двери восприятия”.

— Doors, значит, — задумчиво сказала она. — Хорошо.

— Фигня, — поднимаясь на ноги, сказал Сатир. — Все это полная фигня.

— Почему же? — поинтересовался Эльф.

— Белка вон смерть видела, — лающе произнес Сатир. — И что же? Ничего с ней не произошло. Никуда не исчезла. Здесь осталась.

В комнате разом наступила такая оглушительная тишина, что стало слышно, как снаружи опускаются на оконное стекло снежинки. Тимофей оставил Ленкины уши и испуганно посмотрел вокруг. Белка побледнела, дрогнувшим голосом ответила:

— Может быть, это потому, что я слишком хотела вернуться обратно… К вам. А может быть, мне всего лишь дали отсрочку и я еще куда-нибудь исчезну... На этот раз уже навсегда.

Сатир, понимая, что сказал что-то ужасное, ушел на кухню, лег в ванну, как в гроб, закрыл лицо руками.

— Прости, Серафима, — глухо сказал он. — Это я от скуки с ума схожу, наверное. Прости.

— Он обидел тебя? Он не хотел. — Тимофей подошел к Белке, виновато тронул ее за руку.

— Не переживай. Что бы Сатир ни сделал, я никогда на него не обижусь. Никогда, — заверила его Белка.

Серафима с успокаивающей улыбкой приложила указательный палец к губам, на цыпочках прошла на кухню, тихо взялась за вентиль крана и резко открыла воду. Тугая струя с шипением ударила Сатиру прямо в лицо. Он, мгновенно вымокший до нитки, рывком сел в ванне и ошарашенно посмотрел на подругу. Серафима закрыла кран, опустилась на колени

рядом с ванной. Отерла капли воды с глаз и щек Сатира, убрала со лба мокрые, похожие на звериную шерсть волосы, коснулась виска.

— Держись. Не раскисай, — мягко и серьезно сказала Белка. — Ну и не обижайся, ладно? — добавила она. Потом развязала у себя на шее полюбившийся ей красный галстук и обмотала им шею Сатира.