Тимофей, едва сдерживая смех, протянул ей лопух с испеченной рыбой. Белка дернула плечами, словно отбрасывая страхи, и принялась уписывать еду, не забывая, правда, беспокойно оглядываться вокруг.
Ночью, лежа в шалаше, сквозь сон она услышала, как кто-то большой, словно тюлень или морской котик, плещется у берега. Слышался негромкий смех и неразборчивое бормотание. Белка открыла глаза, увидела сидящего на мелководье человека. Капли с острыми огоньками звезд внутри стекали по его спине и рукам. Казалось, он весь переливается и сверкает, как ртуть на солнце. Рядом с ним сидел и беззаботно шлепал по воде рукой кто-то, странно похожий на Сатира. Белка шевельнулась и поняла, что не чувствует рядом его спины, сильной и теплой, словно разогретый за день камень.
Было в уединении этих странных купальщиков что-то родственное, близкое, словно братья встретились после долгой разлуки. Серафима провалилась обратно в сон.
На следующий день они снова плавали, ныряли, радуясь солнцу и чистой воде, доставали со дна причудливые окаменелости и ракушки, валялись на солнце, лениво переговаривались и разглядывали проплывающие вверху облака.
— Человек создан для пьянства и безделья, — сказал Эльф.
— Ах, как хотелось бы, чтобы так оно все и было! — откликнулась Белка, сладко потягиваясь на песке.
— Я в лесу коноплю нашел, — подал голос Сатир. — Дикую. Нарвал и разложил сушиться.
— В наших широтах конопля беспонтовая вырастает. Солнца мало.
— В этом году лето жаркое. Посмотрим, что получится.
Следующие дни проходили так же, как и этот. Они купались, били рыбу, готовили ее на огне, загорали, по вечерам подолгу сидели у воды, передавая друг другу дымящийся косяк с травой и наблюдая за движением заходящего солнца. За тем, как красный шар медленно сползал за иззубренную, словно кромка боевого меча, темнеющую линию леса и мир погружается в мягкие сумерки, как в прозрачную голубоватую воду. В воздухе чувствовался такой вселенский покой, что хотелось перестать дышать, дабы ничто не нарушало его. Наступала ночь, густая, как смола, и наполняла воздух тайной.
Может быть, это были лучшие моменты в их жизни. Если бы кто-то другой оказался на их месте, возможно, он согласился бы с ними. Впрочем, никто и никому не в силах запретить сидеть по вечерам на берегу озера и, наблюдая закат, понимать, что одним из величайших грехов на земле является нарушение тишины, а величайшая музыка — та, что неотличима от молчания.
Дым от сигарет неслышно, как пар от нагретой воды, поднимался вверх, вкрадчивый и осторожный, похожий на падающий вверх снег. Мысли текли все медленнее и медленнее, а затем и вовсе останавливались,
не понимая, куда двигаться, если все видимое и невидимое разом лежит прямо перед тобой. Мысли терялись среди лучей закатного солнца, криков засыпающего леса, замирающих движений ветра и вечного спокойствия озера, мимо которого прошли сотни веков. Серп месяца вставал над лесом, как полуприкрытый веком глаз небесного мудреца.
Дни тянулись красивые и неторопливые, как процессия экзотических улиток.
Иногда Белка, Сатир и Эльф забирались на торчащие из-под воды стволы деревьев и лежали там часами, разговаривая обо всем на свете.
— Один буддийский мудрец сказал, что высшим счастьем является возможность есть когда хочешь, пить когда хочешь и спать когда хочешь.
— И ты правда думаешь, что это счастье? — удивилась Белка.
— Нет конечно. Это всего лишь свобода, и не более того. Даже, скорее, не сама свобода, а движение к ней. Ужас в том, что современная цивилизация преподносит свободу в качестве самодостаточного и конечного продукта. А ведь еще Ницше говорил: “Быть свободным не от чего, а для чего”. Обыватели вытребовали себе иллюзию свободы, чтобы сидеть на привязи сытости, телеразвлечений и сексуальной распущенности в пределах собственной
кухни. “Хлеба и зрелищ”. Со времен Римской империи известно, что раб,
освободившись от рабства, первым делом требует себе нового хозяина. Бедное человечество боится свободы… Как проклятья, как клейма, как проказы…
— Я не боюсь, — пожал плечами Сатир.
— А ты и не человек. Если они все люди, то ты не человек.
— Да с чего ты взял, что я не человек? — обиделся Сатир. — Да я человек больше, чем они все вместе взятые! Я обречен быть человеком и буду им.
Эльф молчал, Белка, вытянувшись на стволе, расслабленно следила за разговором.