Вскоре русская троица взяла на себя обязанности пастухов и почти перестала появляться в лагере. Белка прихватила с собой книги по медицине и вечерами у костра продолжала учиться.
В травах саванны трещали цикады. Всхрапывали спутанные лошади. Шумели под ветром акации, роняли листья Белке на плечи. Пела, сгорая в костре, веточка. Доносился издали дьявольский хохот гиен. Перекликались негры-пастухи. Черная, густая, как патока и беспамятство, африканская ночь затопила саванну.
Сатир откинулся на спину.
— Звезды здесь какие огромные… — сказал он, покусывая сухую травинку. — Как норы…
Белка смотала бинты, сложила в сумку. Улеглась рядом с Сатиром, отняла у него травинку и, сунув ее в уголок рта, прочитала:
В Африке звезды очень яркие,
Как глаза
Долгожданной любимой
Нежданной смерти.
В Африке звезды острые,
Как пролетающие навылет
Пули и меткие слова,
Несовершенные великие дела.
В Африке звезды цепкие,
Как последняя надежда,
Бесполезная любовь,
Наивные желания…5
До столицы повстанческая армия добиралась двое суток. Двигались в основном по ночам, днем же отсиживались в небольших лесах, что встречались по пути. Асфальтовых дорог избегали, чтобы не привлекать лишнего внимания. Конница вообще шла вдали от любых дорог, поскольку лошадь для Африки — животное необычное, а слухи там, как и везде, распространяются очень быстро.
Русским путешествие было по душе. И если б их не тревожило то, чем оно должно закончиться, они бы чувствовали себя совсем хорошо. Чтобы не давать разрастаться своим страхам и волнениям, старались побольше разговаривать, пытались представить себе, что ждет их впереди, подбадривали друг друга.
— Война, если уж ты пошел на нее, если ты веришь в ее справедливость, должна быть праздником. Таким отчаянно опасным, может быть — последним в жизни, но обязательно праздником. Торжеством жизни, — рассуждала Белка. — Всякие гуманисты любят потрепаться о бессмысленности войн, о святости жизни, но это же чушь собачья! Все зависит
от того, за что ты воюешь. За что ты отдаешь свою жизнь и во имя чего отнимаешь чужую.
— Белка, у нас в отряде комиссара нет, — улыбаясь, обратился к ней Сатир, — не хочешь попробовать? Мы с Эльфом тебя поддержим, если до голосования дойдет.
— А что, у вас проблемы с боевым духом? — поинтересовалась она. — Хорошо, я подумаю.
Она пришпорила своего рослого вороного жеребца и легким галопом понеслась вперед. Эльф залюбовался: спина прямая, словно клинок шпаги, голова гордо и чуть нахально откинута назад, на губах играет еле заметная, как у Джоконды, улыбка. Одной рукой она небрежно держала повод,
другой придерживала АКМ. Конь раздувал черные, будто закопченные,
ноздри, выгибал крутой дугой шею, выпячивал бугристую грудь.
— Жанна д’Арк, — сказал Сатир, глядя ей вслед. — Только ее не канонизируют. Зато легко могут сжечь.
— Да… То ли Жанна д’Арк, то ли всадник апокалипсиса. Красавица… Святая… — вторил Эльф.
Последняя стоянка была километрах в пяти от Томе — столицы Дого. Там Сатир впервые увидел купленный Йоном автобус. Тот не ехал, а скорее ковылял, громыхая плохо проклепанной жестью и грозя развалиться в любую минуту.
— Ты уверен, что эта рухлядь сможет двигаться дальше? — спросил Сатир, завидев транспорт.
— Сюда же доехали… — возразил Йон.
— Ага… — сказал Сатир. — Будь я бизнесменом, никогда бы не взял тебя в партнеры. — Потом подумал и добавил: — И это лишнее доказательство того, что бизнес и человеческие взаимоотношения несовместимы.
— Точно. Когда люди занимаются бизнесом, они перестают быть людьми.
— И все-таки хорошо, что мы на лошадях! — с удовольствием сказал Сатир, приподнимаясь в стременах и оглядывая окрестности.
Выступать решили утром. Исходили из того, что, пока повстанцы доберутся до дворца, наступит жара, охрана разомлеет от зноя и попрячется, а значит, захватить здание будет намного легче, чем ночью, когда приходит прохлада и часовые чувствуют себя намного бодрее. Про недобросовестность охраны было известно из надежных источников, которые до сих пор сохранились у Руги среди чиновников правительства и обслуги дворца.
Перед началом операции бывший президент произнес перед повстанцами речь, из которой русские ничего не поняли, и наступление на столицу началось.