Так мы оказались в положении, когда руководствующаяся благими намерениями “борьба с экстремизмом” начала разрушать пространство прав и свобод граждан России, — теперь в экстремизме могут быть произвольно обвинены практически каждый политически активный гражданин или группа людей. Но не зашли ли мы слишком далеко и не пора ли повернуть назад? Не превращается ли борьба с экстремизмом в новую “охоту на ведьм” — в необоснованные и произвольные репрессии, являющиеся удобным способом расправиться со всеми неугодными нынешней власти, попутно аннулировав свободу слова и печати?
1. Как определить экстремиста?
Обобщающий термин “экстремизм” введен в активный оборот современной политики не так давно, только во второй половине ХХ века. Практики экстремизма (терроризм, расизм, нелегитимное политическое насилие) представляют нечто вроде “проклятой стороны вещей”1 официальной политики, обратной стороны легального порядка. Обычно, составляя те или иные “должные” классификации политического, власть и законодатели выносят за ее пределы то, что им реально и символически угрожает. Это моральное неприятие позволяет “от противного” реконструировать те мифы и легитимирующие практики власти, с помощью которых она создает собственные моральные основания, поддерживающие данный политический режим. Поскольку экстремизм бросает наибольший радикальный вызов действующей власти и государству, заключающийся в насилии, черта между двумя насилиями — государственным и экстремистским — это вопрос нравственной противоположности. Однако аргументы в пользу того, что существующие государственные аппараты принуждения, законы, институты являются легальными, а то, что им противостоит, таковым не является, — весьма релятивны.
Борьба с экстремизмом выполняет две важнейшие функции. Во-первых, она обосновывает и проявляет на конкретных примерах “борьбы” моральность действующего государства, политического режима, социально-экономической системы и всех тех, кто действует от их имени. Во-вторых, она проводит основополагающие политические границы: нормального/патологического, легального/нелегального, закона/произвола, морального/аморального. То есть легитимирует действующий политический проект, одновременно позволяя методами монополии на классификацию политического поля выводить за его пределы все то, что угрожает его дальнейшему существованию.
В качестве исходного тезиса нам представляется, что государство, обладающее правом на легитимное насилие, установление предписывающих норм и законов, регулирование публичной сферы, может существовать, лишь избегая попыток регулирования ряда феноменов “проклятой стороны вещей”, таких, например, как экстремизм. Государство как монополия имеет в своей основе систему ценностей, правил и ограничений, а любая ценность в основе общественных правил является по своей сути запретом. Даже ценность свободы есть не более чем запрет “отнимать” свободу. Проблема в том, что ни одна ценность не может находиться в “естественном” привилегированном положении, поскольку все они логически уязвимы в качестве образцов должного, которыми монополия предлагает человеку руководствоваться в своей жизни, будь то ценности рациональности, эгоизма, коллективизма, чести, здравый смысл, “воля к власти”, та или иная вера, традиция, научный эмпиризм и т. д. Ни одна из этих ценностей формально не может быть мерилом для других, поскольку все они являются ограничениями и императивами, разделяемыми людьми “здесь и сейчас” и действующими только в силу данных оснований, а не в силу их некой вневременной истинности. Объективной сверхценности, являющейся мерилом всех остальных ценностей, в обществе Модерна быть не может. Критерием является лишь изменчивый общественный консенсус относительно ценностей и правил. Поэтому и государство, и общество являют собой площадку исторической борьбы интересов и ценностей, которые время от времени уступают друг другу место господствующей общественной нормы.