— Стоит ему открыть рот — и посыплется град ругательных слов.
— Да! — умиленно подтвердила тетя. — Это такая их аристократическая манера. Чтобы снизить излишнюю эмоциональность. Чтобы звучало по-простецки. Они все так.
— А! — сказала я. — Я уже много английских ругательств знаю. Теперь буду их употреблять, для аристократизма!
На это тетя даже реагировать не стала, только смерила меня холодным взглядом “вдоль носа”, как говорят те же англичане.
Разумеется, сэр Эдвин был для меня подходящим знакомством, не то что бедный черный Лерой. И не менее подходящим было знакомство с баронессой Галатеей. Баронство ее было, правда, немного неясное, по мужу, прибалтийскому барону, который уже не мог ни подтвердить, ни отрицать. Во всем же остальном это была истинная аристократка. Она-то не боялась одеваться как хотела, не оглядываясь ни на моду, ни на “правильность”. Корсет стягивал ее солидную фигуру, создавая ей некоторое подобие талии, с пышных бедер струились многочисленные складки юбок, расшитых золотыми узорами. Поверх всего баронесса носила нечто вроде старинного камзола с галунами. Из-под него пенилась рюшами и оборками шелковая блуза. Гремучие браслеты покрывали руку от запястья до локтя. Правда, все это было слегка пообтершееся и поблекшее, но Галатея ведь и сама про себя говорила с гордостью: “Я — музейный экспонат”.
— Красиво, — сказала я ей. — Похоже на цыганский наряд.
— О, во мне много разных кровей, и цыганская тоже есть.
На мой предубежденный взгляд, цыганская кровь в ней, может, и была, но преобладала там кровь еврейская. Этого я ей, однако, говорить не стала.
Познакомил нас сэр Эдди, который нежно Галатею любил и издевался над нею на все лады. Она же его издевок не замечала, тоже его любила и частенько подкармливала в ресторане, где работала поварихой. Сэр Эдди познакомил нас, полагая, что нам обеим приятно будет поговорить по-русски — баронесса уверяла его, что знает этот язык. Оказалось, что ее русский — это ломаный польский, но мне он не мешал наслаждаться ее обществом. А тетя Франци была в восторге от моего, уже второго, знакомства с аристократией.
Я, как положено, побывала во всех главных музеях, посещала разные лондонские достопримечательности, но больше всего в Лондоне меня занимали люди и пестрая уличная жизнь, какой я совсем не знала дома. Поэтому я подолгу гуляла по улицам — когда с Лероем, если у него выпадал свободный час-другой, когда с Эдди, а когда и одна. Баронесса гулять, разумеется, не любила.
С Лероем мы также ходили иногда в кино на поздние вечерние сеансы. Днем он был занят — учился, подрабатывал контролером в подземке (тогда в метро еще были билеты). Он умел выискивать в разных концах города самые интересные фильмы, звонил мне и объяснял, как добраться до кинотеатра. Там мы встречались и, если до сеанса оставалось время, заходили в кафе. На столик первым делом ложился мой словарь — по-французски Лерой предпочитал со мной не говорить, хотел, чтобы я упражнялась в английском.
Тетя всегда поджидала моего возвращения с последней электричкой — она беспокоилась за меня. В Лондоне ночью бывает опасно, говорила она. А я ходила по залитым туманом ночным улицам с ощущением полной безопасности. Все здешние опасности принадлежали к здешнему, потустороннему миру. Я пробегала сквозь них как призрак, я была защищена панцирем нездешности, никто и ничто не могло меня тронуть.
Тетя не спрашивала меня, какой фильм мы смотрели. Она спрашивала — в каком кинотеатре, в каком квартале. И если квартал был не слишком фешенебельный, а то и хуже — пакистанский или индийский, удрученно качала головой:
— Откуда у тебя такая плебейская неразборчивость? Твой отец был человек утонченных вкусов. Здесь неподалеку есть прекрасный кинотеатр, куда ходят порядочные англичане.
— Я схожу туда, если будет что-нибудь хорошее, — покорно соглашалась я.
— Там плохих фильмов не показывают. И что, опять с этим Лероем?
— Могу и одна.
— А что, лорд Эдвин тебя не приглашает в кино?
— Пока не приглашал. Он меня в другие места водит.