“Европейцы совершают этническое самоубийство. То, что мы переживаем в Европе и зачастую повсюду на Западе, является закатом христианства и западноевропейской традиции”.
“В Америке и в Европе революция 60-х годов одержала победу и стала доминантой культуры. Эта революция присягнула на верность абортам и феминизму, праву гомосексуалистов заключать браки и адоптировать детей, она присягнула эгалитаризму, эвтаназии и мировому правительству. <...> Речь идет о старом фаустовском выборе. Но я считаю: сопротивление этой революции — это наиважнейший долг западного человека”.
Виктор Ерофеев. Открытое письмо президенту России В. В. Путину. — “Время MN”, 2002, № 158, 5 сентября.
“Хочу сказать с полной ответственностью, что каждый настоящий писатель — экстремист в той мере, в какой он берет на себя смелость говорить о вещах, противоестественных обыденному сознанию”. Апология “настоящих писателей” или донос на них?
Владимир Забалуев, Алексей Зензинов. Возвращение блудного “Инопланетянина” на историческую родину. Стивен Спилберг и все-все-все. — “Русский Журнал” <http://www.russ.ru/culture>
“<...> гениальный манипулятор и компилятор. Причем источником заимствований для него [Спилберга] станет не столько голливудское наследие, а в большей степени ленты все еще недооцененного у нас режиссера Александра Птушко. Конечно, киноведы помнят, что Птушко первым в мировом кино использовал технику совмещения анимации с натурной съемкой — за 50 лет до „Кролика Роджера”, снятого лучшим учеником Спилберга (на наш взгляд, превзошедшим учителя) Робертом Земекисом. Задолго до „Конана Варвара” и „Властелина Колец” Птушко снял лучшие фильмы в жанре фэнтези — „Илью Муромца” и „Садко”. На перемонтаже его фильмов училось киноискусству поколение американских режиссеров 50-х годов. Но со смертью Птушко эпоха советских блокбастеров сошла на нет. <...> Спилберг, словно Али-Баба, проник в пещеру с сокровищами мирового (в частности — советского) кино, вынес на свет сюжетные ходы и мифологемы, а потом весьма технологично организовал распродажу”.
Марк Зальцберг. Good bye, America. — “Независимая газета”, 2002, № 179, 28 августа <http://www.ng.ru>
“Концентрация человеческого материала, способного воспроизводить западную культуру и технологию, в Америке катастрофически снижается. Я не употребил некорректного термина „ухудшение человеческого материала” сознательно. Этот растущий количественно, но не соответствующий западной культуре качественно человеческий материал был бы очень хорош в иной, присущей ему культуре, в которой „западоид” выглядел бы абсолютным болваном. Но в культуре западной единственное, что остается им делать, — это употреблять все силы на приспособление к ней. Их же политические лидеры при потворстве идиотов либералов делают все возможное, чтобы западную культуру приспособить к их требованиям. Последствия будут катастрофическими и для тех, и для других”. Автор — профессор физического факультета Хьюстонского университета, штат Техас.
Григорий Злотин. Урезание языка. — “Литературная Россия”, 2002, № 35, 30 августа.
“По вине отмены различения „они — оне” (с ятем) умерли десятки рифм, целые стихотворения, где игра слов построена на разнице между мужскими и женскими местоимениями...” См. также: Максим Кронгауз, “Язык мой — враг мой?” — “Новый мир”, 2002, № 10.
Михаил Золотоносов. Игра в классики. Римейк как феномен новейшей литературы. — “Московские новости”, 2002, № 33.
“По некоторым признакам, которые нам удалось отыскать в тексте, новые „Отцы и дети” [мифического Ивана Сергеева] написаны Сергеем Шаргуновым (род. в 1980), в 2000 году дебютировавшим в „Новом мире” (см. также его повесть „Ура!” в „Новом мире”, 2002, № 6). Возраст бойкого автора, еще студента, объясняет всю концепцию „новых” „Отцов и детей” (старые, кстати, написаны 40-летним автором): с одной стороны, именно для этого возраста характерен выраженный в романе страх оказаться ничем, много обещавшим мыльным пузырем; с другой стороны, вряд ли случайно Вокзалов крайне неприязненно относится и к „поколению, которое дорвалось до кормушки”, к нынешним сорока-пятидесятилетним „политическим стратегам и финансовым гениям” („Боже, какие они все толстые!”), и к новорусскому „растерянному поколению”, к которому принадлежит 28-летняя Лиза Леденцова, вдова „авторитета” Леденцова, мающаяся от избытка денег и безделья (в романе Тургенева ей соответствует богатая вдова Одинцова). Первые не пускают поколение Леденцовой во власть, не дают влиять на развитие событий, вторые этого страстно жаждут. Но и те и другие лживы, лицемерны (образом лицемерия для Вокзалова является Окуджава, квинтэссенция духа шестидесятничества) и просто хотят иметь власть ради власти и собственного благополучия. Вокзалов, которому то ли 20, то ли 30 лет, подвергает всех тотальной „подростковой” критике, не верит в демократию, плюрализм, либерализм, в „команды”, в „возьмемся за руки, друзья”, а вслед за Базаровым верит в то, что „надо раз и навсегда исправить общество”. Эта подростковая утопическая формула вкупе с ненавистью к „старикам”, возможно, есть точка зрения поколения разочарованных, обманутых и уже не верящих ни во что и ни в кого двадцатилетних, ровесников автора. Может быть, средствами плагиата, поверх неумения создать оригинальное произведение, поверх всей детской ерунды в новых „Отцах и детях”, выразилось нечто подлинное, некое „зернышко истины”?..”