Или как мы делали субботние покупки в супермаркете. Я катил тележку, а она уверенно, по-хозяйски, складывала туда печенье, чай, кофе, пачки спагетти, банки консервов, йогурты, сыр, творог, фарш, рыбное филе, нарезку слабосоленой форели, гроздья бананов, лимоны, огурцы, “Утенка” для мытья унитаза, “Фейри”, салфетки, рулоны туалетной бумаги. Да, нагружала тележку так уверенно, а платил, платил-то я — половину своей двухтысячной зарплаты она отдавала родителям... Или еще — одно время ей очень нравился боулинг, чуть не каждый вечер она тащила меня играть. А час стоил триста с лишним рублей, и платил опять же, само собой, я... Да и вообще, мало ли я ей делал хорошего, покупал, дарил всякого. Теперь же — “все кончено”. Ишь ты как! Сука!..
Еще родители засыпали письмами. Посеяли уже редиски столько-то грядок, заложили парники, высадили в теплицах с подогревом помидоры, перец, ждут меня на лето, без меня не справиться с объемом работы. Ждут, конечно, с невестой...
Последние письма я лишь распечатывал, убеждался, что они живы-здоровы, и бросал в урну. Ответы писал на полстраницы и одно и то же: “У меня все по-прежнему... много работы... расширяем торговлю... питаюсь хорошо... Володька передает привет... погода стоит отличная... был опять в Эрмитаже, смотрел... передавайте привет тем-то и тем-то... приеду, как только Володька отпустит, а он обещал... Всего вам самого лучшего!”
Вечером, кое-как добравшись на отяжелевших ногах до дома, я стучался к соседу Сергею Андреевичу и предлагал, доставая из кармана бутылку водки: “Как, выпьем?” Он, по обыкновению, виновато улыбался и, конечно, кивал.
2
— Да ладно, Роман, не переживайте вы так! Всяко в жизни бывает, все еще образуется...
Впервые за семь с лишним месяцев наших с ним совместных вливаний и монологов соседа сегодня долго говорил один я. Рассказал про пять лет в деревне, про Володьку, который меня вытащил, про Петрозаводск и ту девку со светлыми волосами и черными глазами, про гонорею, Маринку, про несчастных самок возле Крестов, про себя, одинокого, нескладного, неправильного какого-то... Вот устал, замолчал, и Сергей Андреевич меня, как мог, успокаивал:
— Жизнь вообще штука сложная. По ней — как по минному полю: один шаг сделал — нормально, другой — может и шарахнуть. А шарахнет, так потом в себя приходишь черт знает сколько... Я вон как жизнь профукал, выть хочется... Квартирка-то однокомнатная, вдвоем с матерью давились, какая уж тут жена еще... А теперь ни матери, ни жены. Какой я теперь жених — полтинник почти...
— Я тоже не мальчик, — вставил я обидчивым тоном, искренне обидчивым, — тоже скоро может поздно быть...
Сосед отмахнулся:
— Бросьте, не смешите! Все у вас еще будет.
— Да уж не знаю, блин...
— Вот погодите. — Сергей Андреевич налил в стопочки, поднял свою и вместо того, чтоб выпить, начал торжественно-проповедническим голосом: — Вы сами можете этого не замечать, а я вижу. Да, вижу, насколько вы изменились. Были таким, извините, пришибленным, как жертва какая-то. Ходили так, с таким лицом — кислей не бывает, а теперь... Вон посмотрите на себя в зеркало, оцените — подарок стал, а не парень! И не мучайтесь, не страдайте. Все будет отлично. Их еще знаете, сколько будет — у-у. В двадцать пять лет-то!.. Давайте.
Я, морщась, чокнулся с ним, выпил, глотнул кока-колы. Может, он и прав, но как спокойно пережить этот момент, до следующей...
— Может, вы и правы, — сказал вслух, — только все-таки мы с ней почти как семья были... Кажется, любили друг друга.
— Любовь, Роман, — похрустывая огурцом, отозвался сосед, — это явление приходящее и уходящее. Жизнь слишком длинная штука, чтоб так... Только не подумайте, что я циник, просто я жизнь прожил. Не особо удачно, но все же — прожил. К тому же... Она вас младше была?
— Где-то на год... около года.
— Ну, видите! Сейчас — хорошо, а лет через пять станет теткой жирной, обрюзгшей, сами бы от нее убежали. И не спорьте, Роман, не спорьте! Я знаю. Я столько насмотрелся подобного... Может, и счастье, что у меня ничего подобного не было. Хм, не зажжешь — не обожжешься.
А я и не думал спорить, просто сидел и морщился. Сам не знал, отчего морщился. Все было противно: я сам, моя исповедь и успокоительные речи соседа, водка, которая падала в желудок раскаленными колобками, тарахтение холодильника... И опьянение, хоть мы и кончали ноль семь “Сибирской”, как назло, не приходило.