— Ну ла-адно, — басок покупателя сделался мягким и теплым, — этаж хороший, район удобный. Опять же от метро — два шага... Значит, будем ждать вашего звонка.
— Да, в самые ближайшие дни, — заверил Володька.
— Хорошо бы, а то дочь с зятьком места себе не находят. Понятно же, как им с нами. Это вот раньше у моего бати такой домище в центре Перми стоял — пять семей жило, и встречались только утром за завтраком и вечером, после работы, когда ужинать надо было...
— Да, да...
— А у нас тут трехкомнатная теперь, и впятером — глаза друг дружке до того измозолили! Надо разъехаться, пока по-хорошему.
— М-да-а...
— Договорился, значит? — спросил я Володьку, когда мужичок ушел.
Тот посмотрел на меня почти что со злобой:
— А что делать?
Я пожал плечами.
— Вот-вот, ты только плечиками и можешь жать... Бизнес, Роман, — это дело такое: шаг не туда — и все.
— Я уже слышал подобное. — Мне вспомнился сосед Сергей Андреевич и его рассуждения о жизни; Володька, спасибо, не стал рассуждать, а посыпал конкретными указаниями:
— Ты тут давай потихоньку собирайся. Бутылки вынеси, а то вон повсюду, мужик охренел. Газеты, хлам всякий, коробки на шкафу...
— Это твое, — вставил я.
— Да выбрасывай — нечего... С Маринкой-то у тебя как, окончательно?
— Мы давно разошлись.
— Ну, может, и к лучшему. Ко мне пока переедешь.
Я снова пожал плечами.
Посидели за кухонным столом друг напротив друга; Володька крутил в руках мою пачку “Бонда”, даже открыл ее, заглянул внутрь, то ли собираясь взять и закурить, то ли считая сигареты. Потом закрыл, бросил на клеенку. Поднялся.
— Ладно, ехать надо. Завтра день не из легких...
— Давай.
— Ты, значит, утром в офис? — Шеф не то что спросил, а скорее напомнил.
— Уху. — Я кивнул и пошел к двери вслед за ним.
— Много было звонков?
— Достаточно. Целый лист исписал.
Володька обувал туфли при помощи ложечки. Я ожидал, что он потребует у меня список звонивших, но он не потребовал. Вместо этого дал новое указание:
— Всем, даже если вдруг мать или Татьяна будут звонить, говори, что уехал на два дня в... — он на секунду задумался, — в Тверь. Хорошо?
— Ладно, скажу, что в Тверь.
Уже выходя, Володька улыбнулся как-то по-старому, как когда-то в школьные времена, когда удавалось выйти сухим из рискованной проделки. Улыбнулся, сказал:
— Не кисни, Ромка, прорвемся!
— Да уж, — я тоже попытался изобразить улыбку, — надеюсь.
— Надеяться мало. Действовать надо.
Я чуть было привычно не пожал плечами — вовремя удержался, кивнул вместо этого. Дескать, готов действовать.
Такие сложные процедуры, как продажа машины, квартиры, у Володьки прошли необыкновенно легко и быстро, и уже через неделю я жил в его трехкомнатке на берегу Финского залива, а шеф мой катался по городу на метро или ловил частника.
Моя работа по-прежнему заключалась в снимании телефонной трубки и фразе: “Извините, Владимира Дмитриевича сейчас нет”. Иногда я уже просто не реагировал на воркование телефона, а продолжал как ни в чем не бывало палить по фашистам или бандитам. Действительно, сколько можно быть дрессированным попкой?..
Ночевать на Приморскую я шел нехотя, через силу. Очень там было неуютно, и в первую очередь, конечно, из-за Володькиной Юли... И в обычном состоянии она была капризная, резкая, до тупости упертая в каждой своей реплике, а тут еще — неприятности... Вообще как сиамская кошка стала — шерсть то и дело дыбом поднимается, при любой возможности в глотку когтями вцепиться готова.
По утрам, когда мы с Володькой завтракали, она входила на кухню в розовой ворсистой пижаме, с кислющей, припухшей рожей, всклокоченными волосами и тут же традиционно лезла в холодильник. Покопавшись там пару минут, досадливо хлопала дверцей, точно мы (а скорей всего — один я) съели что-то, что предназначалось ей. Иногда Володька спрашивал: “Юль, чего ты ищешь?” И она скрипучим, застоявшимся голосом задавала ответный вопрос: “А сока виноградного нет?” Володька лишь усмехался. “Купи вечером”, — приказывала тогда любимая. “Если не забуду, — начинал раздражаться тот, — куплю”. Голос Юли становился чище и властнее: “Не забудь, пожалуйста!”.