2
Впервые лично я увидал Д. Н. в университетской, большим амфитеатром, аудитории на знаменитом и традиционном его «просеминарии» по русскому языку, где молодые лингвисты получали гораздо большее крещение, чем на лекциях по «Введению в языковедение», которое читал очень учено, но не слишком увлекающе высокообразованный В. К. Поржезинский3.
Здесь, у Д. Н. на просеминарии, говорилось обо всех языковедных вопросах; их ставил и сам Д. Н., ставили и наиболее «храбрые» из студентов. Лучшей школы для начинающих лингвистов трудно себе представить. Тут были и случаи прямых и переносных значений, и народные этимологии («Дрова-то выложены с проблемами»), и грамматические случаи «у куме» и «вода пить», и вопрос о « г фрикативном» в русском литературном языке... Тут было и сходство и различие языков, и звуки и буквы, и «вещественное и формальное значение».
[Это было незабываемое «введение в науку о языке» и на живом, нам понятном материале!] И все это — как бы играя, в манере беседы и «рассказов кстати», причем любую ересь «храброго» первокурсника Д. Н. переносил удивительно уважительно.
3
Как в этом очаровательном просеминарии, так и в своих курсах, и в уже «серьезных» семинариях Д. Н. сохранял свой стиль и метод. Даже многие лекции переходили у него в исследовательскую беседу, когда он ставил вопрос и начинал нас опрашивать: как мы произносим, как мы понимаем, как «чувствуем» какую-нибудь форму.
Вот это поразительное чувство равенства, которое Д. Н. считал для себя обязательным с любым собеседником — будь он академик, учитель, студент или школьник — или даже непричастный к языковедению человек, — оставалось у него всегда.
4
Помню мой первый экзамен у Д. Н. — на паперти университетской церкви. Он дал вопросы, и лишь только я начал отвечать, как экзамен перешел в беседу, где мы по очереди ставили вопросы, и Д. Н. говорил и отвечал так, будто мы сидим у камина. Так было и во всех других случаях, когда я и мои товарищи приходили к Д. Н. экзаменоваться или советоваться о семинарских или о «кандидатских» работах и когда, гораздо позднее, мне приходилось вместе с Д. Н. принимать аспирантские экзамены. Последнее особенно показательно (это заставляет меня прыгнуть в 30-е годы, но хочется сразу досказать).
Помню, как мы принимали «фонетический вопрос» у аспиранта ИФЛИ В. Д. Левина4 (бывшего моего и Р. И. Аванесова ученика по Городскому пединституту), был и Г. О. Винокур — научный руководитель Левина. Дело было в Сивцевом Вражке, у Д. Н. на квартире. Левин рассказывал о классификациях русских согласных; рассказывал дельно, знающе, с огоньком. Д. Н. был явно доволен. Но почему я именно здесь об этом говорю? Было четыре человека, разного возраста и положения, был серьезный вопрос, который всех интересовал, и как Д. Н. совершенно «на равных» говорил и думал. Он не поучал, не подвергал испытанию, а опять же беседовал, выяснял спорные места, ставил вопросы не только Левину, но и Винокуру, и мне, и себе. [Так незаметно экзамен перешел в дружескую беседу трех поколений лингвистов.] А потом, конечно, пили чай, знаменитый «ушаковский чай»!
5
Так же Д. Н. говорил и с «начальствами». В 1936 — 1937 годах мы с Д. Н. регулярно ходили к А. С. Бубнову5, тогдашнему наркому просвещения, на Чистые пруды для постатейного чтения «Свода орфографических правил», составленного Орфографической комиссией Наркомпроса, где Д. Н. был председатель, а я — ученый секретарь. И тут Д. Н. «беседовал» так же, как дома, как со студентами и аспирантами или со своими друзьями. Бубнов это сразу понял, мы пили чаек, иногда А. С. отклонялся в воспоминания о революционных делах прошлого или при нас же отчитывал своих «начальников департаментов», причем и покрикивал иной раз: «Черт вас всех подери!» — и тому подобное, сильно грассируя. Так что у нас с Д. Н. остались самые приятные воспоминания от этих бесед.
6
С моей легкой руки все мы имели прозвища. Общее для нас было: «Ушаковские мальчики», выдуманное какими-то зоилами, но нам это нравилось, и мы с гордостью носили эту кличку. [Вышло как в свое время ироническая кличка «могучая кучка»: не в насмешку, а во спасение.] А «внутри» были свои клички и прозвища. Сам Дмитрий Николаевич назывался Шер-Метр, причем обе половины сего наименования склонялись: Шер-Метр, Шера-Метра, Шеру-Метру и т. д., а ударение притом — наконечное. О самостоятельности обеих половин этого «шеронима» может свидетельствовать тот факт, что дочь моя Мария, будучи во младенчестве, называла Д. Н. — дедушка Шер.