Как правило, Анна просыпается в хорошем настроении. Очаровательно мне улыбается, с удовольствием завтракает и выпивает полную чашку чая. В чае — три утренних лекарства, поэтому чай должен быть выпит до дна. Но бывают дни, когда Анна в хандре — все не по ней. Тогда она со мной на «вы» и очень суха. Однажды на мои уговоры допить чай сказала:
— Я, моя милая, не ребенок, которым вы можете руководить.
В таких случаях надо без возражений выйти из комнаты, переждать несколько минут и войти снова с тем же самым «Guten Morgen…». Иногда это дает замечательные результаты: утро начинается заново, и Анна расплывается в улыбке.
Я люблю смотреть на Анну за завтраком: она так старательно склоняется над подносом, очки сползают на кончик курносого носа, волосы распадаются на пробор — прилежная седая девочка.
После завтрака должно пройти полчаса, пока подействует лекарство, чтобы не было никаких сюрпризов при одевании. Она откидывается на подушку и лежит спокойно. Ей только надо знать, что я где-то рядом. Поэтому, если я сижу в смежной комнате на диване и ей меня не видно, я время от времени окликаю ее нашим всегдашним «Halli-Hallo». «Hallo-Halli», — отвечает она.
Дом был старый. Облицованный белой плиткой, с высокой черепичной крышей и крыльцом сбоку, он был похож на детский рисунок. В Трудеринге, пригороде Мюнхена, много таких домов. Но только в нашем доме на всех окнах и на балконной двери были решетки.
Самая большая из нижних комнат — комната для занятий — была вся обшита деревом, даже потолок. В ней стоял рояль, шкафчики в углу были забиты книгами и нотами, перед старым большим диваном — низкий круглый стол и у противоположной от рояля стенке — пианино. Рядом с пианино — застекленный шкаф со всякой всячиной: шкатулками, плюшевыми игрушками, фарфоровыми фигурками, нарядными свечками, бронзовыми слониками… Этой мелочью был набит весь дом.
Основное занятие Анны было — без конца перебирать ноты и книги и переставлять все эти финтифлюшки. Она носила их сверху вниз, снизу вверх, водружала посреди стола в верхней комнате, прятала под подушку на кровати, засовывала себе под кофту… Я едва успевала расставлять их по местам. Чугунного ангела с острыми длинными крыльями я однажды обнаружила в кастрюле, куклу, обшитую дерюгой, в платье с оборками — в масленке, в холодильнике. Старые открытки, пожелтевшие афиши, программки концертов — дом был полон обломками прежней жизни.
Афиши и программки сообщали о выступлениях Йошико Кавамото — маленькой пианистки из Японии, воспитанницы профессора Анны Байрль. Круглое детское лицо сосредоточенно, сильные пальцы — на клавишах рояля. Восемь, десять, тринадцать лет.
Анна приносила мне программку, тыкала пальцем в фигурку за роялем, расплывалась в улыбке.
— Ах, это Йошико! — говорила я радостно.
— Да, да! Да, да! — кивала Анна.
— Очень красивая. А какая талантливая!
— Да! — Счастливая Анна прижималась к программке щекой.
Анна любит гулять.
— Анна, собирайся, пойдем гулять.
— Гулять! Замечательно! А остальные?
— А остальные подождут дома.
— Нет, пойдемте все вместе. Мама! Тилли! Гулять!..
— Вот видишь, они решили остаться дома.
— А собака?
— Собака тоже подождет. Я с ней вечером схожу.
— Ну, пойдем тогда.
И мы идем. Анна, нарядная, в наглаженной блузочке летом, в широком баварском пальто зимой, волосы блестят на солнце, радостно озирается по сторонам:
— Смотри, какой красивый палисадник! Ах, какие розы!
— Да, красиво, но твой сад еще лучше, — неизменно отвечаю я.
— Правда?
— Ну конечно.
Летом, в жару, мы любим гулять по Дамашкештрассе — вдоль нее растут мощные старые липы, под ними можно укрыться от солнца.
— Анна, ты помнишь, мы гуляли здесь с тобой прошлым летом, вот и еще год мы пережили.
— Да, мы гуляли, я помню, и с мамой.
— Ну да, с мамой. И с собакой.
— И с собакой.
Мы встречаем соседей. Они почтительно останавливаются.
— Добрый день, фрау Байрль.
— Добрый день. Как ваши дела?
— Спасибо, хорошо, а как ваши?
— Все в порядке.
Тут я раскланиваюсь.
— Извините, нам пора.
Еще минута, и Анна начнет объяснять, что надо эту штучку поставить на ту штучку, и весь благообразный разговор рухнет. Конечно, все они знают, что Анна больна, но я дорожу степенностью наших бесед со знакомыми и обрываю разговор, не доходя до опасного предела.
Иногда нам встречаются женщины с маленькими детьми.
— Деточка, детка моя, — говорит Анна и вся сияет.
— Идем, Анна.