— Нас хотят запугать. Предлагаю: все остаются в Варшаве.
Детей с ним в Варшаве нет.
Партийцы молчат.
Прокофьев — отец двух дочерей, они-то как раз здесь — бормочет:
— Надо подумать.
Лосото предлагает голосовать.
— Только не втемную, — спохватывается Саня. — Открыто.
Решаем оставить потомство при себе. Единогласно.
К приему по случаю Октября готовились тщательно.
Вышло скомканно.
На прием пригласили весь варшавский бомонд. Обе стороны Бельведерской заполонили номенклатурные самоходы.
“Ястребы” и “экстремисты” отсутствовали: посольство их в упор не видело. Лишь Анджей Вайда — “человек из протеста” — со значком “Солидарности” ходил меж столов, как одинокий волк.
В залах не смолкал гул.
Щупающе делятся мнениями. Хозяева пытаются определить, в состоянии ли гости удержать ситуацию. Гости стремятся понять, придут ли “хозяева” на помощь.
Более существенная проблема дала о себе знать быстро.
До посольства уже долетели веяния из отечества: там объявили беспощадную войну зеленому змию.
На ломившихся от закусок столах с нелепым чучелом фазана посередине сиротливо стояли несколько бутылок вина. И — все!
Обычно на таких приемах не столько ели, сколько пили. Причем — водку. В неограниченных количествах.
Под занавес — песни, объятия, поцелуи, пьяные слезы, страдания в туалетах, возлежания на диванах...
И вдруг — ни грамма!
Прием начинался в шесть.
— До девяти продержимся, — прикидывал посол, — и будет нормально.
К семи залы стали катастрофически пустеть.
К половине восьмого все было кончено.
Редкие фигуры “совков” подпирали нетронутые столы.
Мы с Костей цедили каберне.
Подошел Птичкин.
Болтали о пустяках, футболе, вспоминали анекдоты и неизбежно подобрались к событиям.
Советник неожиданно спросил:
— Если дойдет до обострения и здесь появятся чехословацкие войска, как поляки к этому отнесутся?
Я оторопел:
— Почему чехословацкие?
— В шестьдесят восьмом поляки чехам помогали отстоять социализм.
— Наши тоже помогали.
— Давайте про чехов. Вы считаете, поляки будут сопротивляться?
— Безусловно, — отрезал Костя.
— Да? Ну-ну. — Птичкин приподнял бокал с боржоми и раскланялся.
Обычно из Москвы специально на прием приезжал большой начальник. На этот раз им был Тяжельников, бывший комсомольский вожак, ныне заведовавший партийной пропагандой.
Он попугайчиком впорхнул в зал и дружески подмигнул:
— Ну что?
Народ ожидающе подался вперед:
— Споем!
И тренированно затянул:
Не расстанусь с комсомолом,
Буду вечно молодым!
Никто не подпевал.
“Мало того, что не наливают”, — думал я…
Проснулся рано.
Голова не болела.
Москва объявилась с точностью английской королевы.
— Будем работать или…
— Или.
— Да-а? — разочарованно протянула Вера.
Я представил, как складываются сердечком ее губки.
— Ты же у нас передовик. Раньше мы сначала Нью-Йорк вызывали, Лондон, Париж. А теперь приказано начинать с Варшавы. С Ермоловичем соединить?
— Не надо. Спросит — скажи, все нормально. Сегодня среда? Вызывай завтра. Что-нибудь придумаю, лады?
Город нахмурился. Посыпал первый снежок.
Я вышел на улицу — без идеи.
Снег падал с покорной обреченностью. Касаясь земли, он переставал быть собой и превращался в серую, податливую кашицу.
Из пивной вывалилась компания.
Я сразу заметил Яна и удивился, вспомнив, как тот клеймил позором забегаловку.
Рукопожатие было преувеличенно крепким.
После секундного замешательства Ян спросил:
— Пара минут есть? Тогда подожди.
Отошел, что-то сказал приятелям. Те с любопытством посмотрели на меня и двинулись к трамвайной остановке.