Она вновь открыла чемодан, поставив его рядом с корягой, порылась там, достала сверток с бутербродами; каждый завернут в отдельную бумажную салфетку, салфетки уже подмокли и частью расползлись.
— Урны поблизости нет, — пошутил он.
— Бумага — это ничего, — сказала она. — А вот пластиковые пакеты нельзя выкидывать. Они не распадаются. И бутылки тоже.
— Говорят, ученые придумали специальный пластик, который через какое-то время самоликвидируется, — сказал он. — Кстати, насчет бутылки.
Он достал из наружного сетчатого кармашка на рюкзаке бутылку с водой.
Сидеть на коряге было удивительно тепло и как-то уютно. Он увидел, что рядом с ним пролегла дорожка муравейника. Муравьи деловито тащили какие-то мелкие предметы, зернышки, обломочки, оболочки чего-то, дергали за них, словно вырывали друг у друга, но неуклонно продвигались вперед.
— У муравьев тоже есть свои дороги, — сказал он. — Вон какое движение.
— Они не соблюдают правила. — Она искоса, по-птичьи, поглядела на муравьиную тропу. — Все время выезжают на встречную полосу. Просто безобразие. И куда только смотрит их муравьиная ГАИ? Они разумные, как вы думаете?
— Да, — сказал он. — Они хоронят своих мертвых.
— Нет, — возразила она, — просто выносят их за пределы муравейника, правда, — она задумалась, — в специальные могильники. Да, наверное, разумные. Они тлей пасут, знаете? Утром выносят их на листики, а вечером забирают. А тля не возражает. Висит, подогнув ножки.
— Это вам Лебедев рассказал?
Он уже хотел познакомиться с этим симпатичным Лебедевым, у него наверняка одна дужка очков отломана и прикручена проволокой. Либо завязана ниткой. И еще он ведет научные разговоры за чаем с вареньем. О космосе, о тайне жизни. Он с удовольствием бы побеседовал о космосе и тайне жизни. И о том, есть ли жизнь на других планетах. И еще у него наверняка есть старые подписки журналов “Наука и жизнь” и “Знание — сила”. И розеточка с вареньем. Обязательно должна быть розеточка с вареньем.
— Он поручал нам наблюдать за муравейником, — сказала она, — и вести дневник. А потом кто-то из взрослых муравейник разрушил. Просто так, шел мимо и пропахал ногой. Муравьи так суетились…
— Наверное, — сказал он, чтобы ее утешить, — они потом построили новый муравейник.
— Нет, — сказала она, — они собрали все свои припасы и эвакуировались. Ушли. И своих деток забрали. И своих тлей. Они не захотели жить в таком опасном месте. У них бывают войны, вы знаете? Красные муравьи идут войной на черных.
— Как у людей, — сказал он.
— Мирмика. Они зовутся мирмика.
— Кто?
— Красные муравьи. Они охотники и рабовладельцы. Они забирают деток черных муравьев, а родителей убивают. И дети черных муравьев работают на них остаток своих дней.
— Все как у людей, — повторил он.
Ему стало грустно и неприятно. Хотелось поскорее закончить разговор и уйти. Но уйти было некуда. Все равно они шли в одну сторону.
— А у Лебедева правда дужка очков подвязана проволокой? — спросил он.
— Откуда вы знаете? — удивилась она.
— Просто подумал.
— Он сельский чудак, — сказала она. — Они, наверное, все похожи друг на друга. Ладно, пойдемте.
Он вдруг, словно спохватившись, понял, что у дороги темно и сыро, что лучи солнца косо прочерчивают бурьян, иван-чай приобрел пурпурный оттенок, а пижма в тени светится, как горстка брошенных на траву фонариков. Около уха настырно зудел комар. Муравьиный поток поредел и втянулся под корягу.
— Ох, — сказал он, встал, отогнал комара и с удовольствием потянулся, — ну и засиделись.
Только тут он ощутил, как ноют намятые жесткой вагонной полкой кости, как болят распухшие в кроссовках ноги. Солнечный свет просвечивал сквозь висевшую в воздухе пыль и был одновременно красным и золотисто медовым. Нигде больше нет такого света, подумал он, только здесь.
Какая-то птица в кустах фыркнула крыльями, точно сложила и вновь расправила веер.
— Все равно здорово, — сказал он сам себе.
Она тоже поднялась, проверила молнию на чемодане, рассеянно хлопнула себя по ноге, размазав кровавый след.
— Надо идти, — сказала она. — Съедят.