Величайший из прямых, как змеиный бросок через столетия, последователей Эль-Греко, Сальвадор Дали создал своего Лаокоона — «Лаокоона, терзаемого мухами». Лаокоон напоминает гонимого мухами-эриниями Ореста в истолковании Сартра (в пьесе «Мухи»). Действительно, летом тут путника если не змеи, то мухи, конечно, атаковали бы, в придачу к (как предупреждает путеводитель) полуголым подросткам из цыганского квартала напротив, единственного криминогенного участка Стамбула. На картине Дали зритель как бы подсматривает за покрытым непонятными укусами Лаокооном, застывшим наедине со змеей в старинной арке каменного сооружения (какой простор для фрейдистских толкований!). Лаокоон тут без сыновей: Дали и чьи бы то ни было сыновья, помимо Сына Божьего, — непредставимы.
Согласно литературоведу Владимиру Топорову («Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте» — в кн.: «Исследования по структуре текста», М., 1987), в русской традиции взятие города — продолжение архетипа взятия женщины, добровольного или принудительного. Но не был ли штурм Константинополя прежде всего штурмом-кастрацией (поединком кастраций)? Во всяком случае, концептуальная победа одного типа кастрации над другим просматривается.
Я же тем временем приблизился к ставшим главными в Стамбуле воротам Топкапы. Весной 1453 года напротив находилась ставка Мехмеда с самыми большими в мире осадными орудиями, в том числе — чудовищной бомбардой работы венгра Урбана, палившей ядрами весом в тонну. Правда, проломить стены именно тут так и не удалось, турки ворвались в Константинополь через случайно — или предательски — незапертую калитку северней ворот, там, где сейчас проходит шестиполосный проспект Ватан (Родина). А из ворот Топкапы выходит из города проспект Тургуза Озала [15] . Величественные стены и башни здесь полностью восстановлены из современных стройматериалов, стоят как новенькие, хоть мортиры заряжай. И я так и не знаю, что в действительности исторически более пристойно — новодел или развалины с мусором, на просторах и в кущах которых элегия чревата спонтанным и не вполне опрятным, возможно, и насильственным романом с авангардом.
Постфеодосизм
Третий день был посвящен европейской части Стамбула по северную сторону бухты Золотой Рог. Было решено, доверившись нескольким видам городского транспорта, включая фуникулер, добраться до центральной площади Таксим и оттуда спускаться по стамбульскому Бродвею — улице Истиклаль по историческим районам Пера и Галата. Но от площади Таксим недалеко до Дома-музея Ататюрка. Смешение эпох, но что поделаешь?
Каким предстал Стамбул перед взором русского путешественника в XIX веке? «Взгляните на этот круг важных османлы, которые под широким навесом платана, в Киреч-бурну, сидят, сложа ноги, дышат веянием моря, курят и дремлют и от времени до времени отгоняют сон несколькими глотками черного кофе: для них дремотный отдых предпочтительнее сна; он имеет также свои сновидения, или вся окружающая природа представляется в эти заветные минуты одним светлым, необъятным сновидением, вся окружающая жизнь сливается в одну таинственную фантасмагорию и протекает пред ними, как протекает Босфор со своими кораблями, с дрожащим отражением холмов и рощ и чудных зданий, опрокинутых в его зеленой влаге. Какие мысли, какие разгульные мечты обвивают тогда душу, как этот плющ, которого зелень обвила старый пень платана и образовала на нем капризные арабески! <...> Только турки могут по воле призывать эти утешительные грезы, услаждающие часы их отдыха, потому что отдых для них есть не одно спокойствие тела, не одна лень двигаться и говорить, но лень мыслить и способность изгонять из головы все заботы — всё, что тревожит и мучит нашу душу и делает для нее отдых до того утомительным, что мы спешим оглушить ум шумом света или кровным трудом и тем только можем избавиться от внутренней бури бунтующих мыслей. <…> Как не позавидовать этим философам Босфора, для которых жизнь — давно решенная задача? У турок все, что принадлежит к ленивым их удовольствиям, доведено до высокой степени совершенства, и в этих-то предметах наиболее высказывается их умение жить и наслаждаться. Все европейские народы заимствовали от них названия дивана и софы, но, увы, как далеки самые предметы от своих роскошных азиатских образцов!» [16] Диалектика второго из трех Римов, покуда он оставался столицей: — сбофия — Софбия — софа.