и Константинополь — на морском берегу. В случае Константинополя речь идет о городе, расположенном на самой границе Европы и Азии и при этом обращенном к той Азии, которую еще предстоит вовлечь в культурный мир Римской империи. В случае Петербурга мы имеем дело с идеально обратной ситуацией: это, как известно, „окно в Европу”, позволяющее азиатской или полуазиатской России приобщиться к Западу (заметим, что в обоих случаях эти „сверхзадачи” оказались невыполненными или выполненными далеко не полностью). В мифологии Константинополя и Петербурга, как недавно указал Ю. М. Лотман, устойчив эсхатологический мотив „невечного города”, который должен быть стерт с лица земли наводнением — точнее, потопом <…> Бродский постоянно держит в памяти сетку уподоблений Стамбула и Ленинграда, один меридиан — более восточный Стамбул слегка сдвинут на запад <…> Поездка в Стамбул оказывается психологическим и метафизическим субститутом невозможного возвращения в Ленинград, в Россию, в „некрополь” Чаадаева и Ходасевича» [18] .
Интересно, был ли сам Венцлова в Стамбуле? Вероятно, нет: какой поэт удержался бы, чтобы не привести свои личные впечатления в ходе чисто текстуальной интерпретации?
Главной проблемой для Европейского союза является не Россия (с «особостью» которой, как говорится, «все ясно», вопрос о вступлении ее в ЕС в ближайшие годы не стоит), а именно Турция, признавался известный немецкий политолог на VII Всемирном конгрессе «Европа — наш общий дом» в Берлине в 2005 году. Так что теперь Турция, как и ее культурная столица Стамбул, охвачена, подобно Лаокоону, двумя змеями-искушениями — европейским выбором или лидерством в исламском мире.
Высшим выражением культурного признания Турции стало присуждение Нобелевской премии по литературе Фериту Орхану Памуку (2006), писателю, на мой взгляд, вторичному. Мне куда интересней «сторонний» стамбульский взгляд неустанного пропагандиста творчества Памука в России Глеба Шульпякова. Если смотреть на литературу сквозь призму культурологии, то самый текстуально перспективный комплимент турецкой женщине сделан именно им: «Ягодицы шершавые, на ощупь напоминают крышку ноутбука» [19] . Попади я в аналогичную ситуацию, мне бы не удалось и на тактильном уровне вырваться из круга крепостных ассоциаций.
Париж стоит обедни, а воля к Стамбулу — пиара Памуку. Надеюсь, и мне ничто не помешает посетить Стамбул еще раз.
P. S. Когда статья готовилась к публикации, Стамбул на несколько дней превратился в город-катастрофу. Во время вызванного сильными дождями наводнения погибли более тридцати человек, десятки машин вместе с находившимися там людьми смывало в море. Были размыты кладбища, и улицы были покрыты трупами в истлевших саванах. Было организовано спасение живых, мертвецов и нелюбимых собак.
Тест на лояльность
Лет двадцать назад издательство “Московский рабочий”, заваленное пухлыми
романами чиновных советских писателей, издавать которые не хотелось, а возвращать было еще боязно, прибегло к маленькой хитрости. Вместо обычной практики внутреннего рецензирования был затеян конкурс анонимных рукописей. Имя автора изымалось с титульного листа и засекречивалось, а рукописи присваивался безликий номер.
Маститых секретарей Союза писателей, орденоносцев и лауреатов всяких государственных премий, идеологическую обслугу режима уравняли тем самым в правах с либеральными и диссидентствующими литераторами, которым изредка удавалось выпустить обкусанную цензурой книгу, с писателями, которые, подобно Синявскому, имели “стилистические” расхождения с советской властью и просто не вписывались в существующие литературные каноны, наконец, с начинающими литераторами, которые притащили в издательство свою первую рукопись.
Я была в числе экспертов, которых издательство пригласило для расчистки авгиевых конюшен. Романтически настроенный редактор, этакое оранжерейное растение среди неплохо акклиматизированной флоры, выведенной в советских издательствах, мечтательно говорил мне, что с помощью такой совершенно объективной процедуры, как беспристрастная оценка качества текста, удастся окоротить бездарностей и выявить таланты.