Сам же Сурков тем временем продолжал остросюжетную игру. Сначала написал рецензию “Коррумпированный Шекспир” (“Русский пионер”, № 11), где от авторства публично отрекся и заявил: “Романа — нет. Есть квазироман, кукла, чучело. Фикция”. Но при этом высказал глубоко авторскую обиду на критиков, которые не поняли, например, что фраза “Хорошо ли вам видно пустое пространство, в которое входят два клоуна, Enter two clowns” содержит намек на “книгу о театральном искусстве великого Питера Брука” и фразу из пятого акта “Гамлета”, не поняли, что перед ними “постановка трагической истории принца датского в тарантиновских декорациях gangsta fiction”. Замечу, что стилистика рецензии как раз скорее подтверждает, чем опровергает авторство Суркова. Но поскольку наши СМИ все воспринимают буквально, то они и разнесли по свету весть, что Сурков публично от авторства отрекся, а роман изругал. Впрочем, новость прожила недолго: на тех же “пионерских чтениях”, где Михалков назвал автора “Околоноля” великим писателем, сам Сурков заявил, что поменял отношение к роману, находит его прекрасным и вообще лучшего ничего не читал.
Теперь следует, наверное, ждать спектакля Кирилла Серебренникова, фильма Никиты Михалкова, награждения Натана Дубовицкого премией “Большая книга” и провозглашения его величайшим писателем земли русской. А, право, куда интересней было бы, если б Сурков заявил, что все это розыгрыш, шутка, что никакого романа он не писал, а, сговорившись с Колесниковым, проверил на пародийном тексте, сработанном парой безвестных литераторов, эффективность современных пиар-кампаний. И заодно — провел массовый тест на лояльность. Далее — немая сцена из “Ревизора”.
Иск маленькому человеку
Р о м а н С е н ч и н. Елтышевы. Роман. «Эксмо», 2009, 320 стр.
О «новом» Сенчине заговорили два года назад – с тех пор как перестали узнавать его героя. Мыслями бродящий внутри себя – прощупывая, разоблачая, похмыкивая, – герой-рассказчик вдруг передал слово другому, принципиально не замороченному персонажу. Наблюдатель смолк – наблюдаемые задвигались, заговорили. Сам характер истории изменился: повествование, ранее размыкавшее литературу в философию, документ, публицистику, эссе, подвисавшее на рассуждениях, не смевшее, подобно задумавшемуся герою, сделать решительного сюжетного шага, прибавило в художественности, освоило событийную крепость и драматичность.
И вот несомненный итог этой эволюции: «Елтышевы», настоящий роман с классическим сюжетом – гибель семьи на руинах эпохи. Крепкая история с четырьмя убийствами.
Врешь, от Сенчина не уйдешь! – уже предчувствую, что и в сердце последней опоры стариков Елтышевых автор направит нож. А ведь считался мастером рассказывать о том, что не свершилось: миновало, застыло в мечтах… Сочетание предсказуемого, типично «сенчинского» исхода: крах всех надежд – и того, что против обыкновения исход этот выражен так зримо, проявляясь за пределами душевной жизни героя, интригует и зовет измерить масштаб перемены.
С механической точки зрения, новый роман – узнаваемый и довольно полный набор лабораторных персонажей и ситуаций Сенчина. Писатель всегда отличался склонностью проводить экзистенциальный эксперимент средствами литературы и сюжеты своих произведений, кажется, не переживал, а моделировал. История подчинялась интересам рефлексии: Сенчин задавал себе вопрос и при помощи героев и обстоятельств изучал возможные ответы.
Лаборатория мысли приходит в движение по слову «катастрофа», мигнувшему на одной из первых страниц романа. Глава семьи Николай Елтышев, пожилой капитан милиции, уволен за едва не кончившуюся фатально расправу над узниками вытрезвителя. Теперь он сам, его жена Валентина, старший сын Артем, а заочно и младший сын Денис, ныне отбывающий срок за драку, в которой покалечил человека, должны покинуть ведомственную квартиру, вобравшую столько благ и дней жизни. Припомнившаяся Валентине малая родина, деревня, где осталась ее родственница, обещает как будто выход.