[9] Д ж е б р а н Д ж. Х. Пророк. В кн.: Джебран Дж. Х. Мятежные души. Пер. с англ. Л. Зелениной. - М., «ФАИР-ПРЕСС», 2002, стр. 14.
Вкус жизни
Х а з а н о в Б. Вчерашняя вечность: Фрагменты XX столетия. М.: Вагриус, 2008, 368 стр.
Проза Бориса Хазанова в читательском сознании прочно ассоциируется с историей. Во «Вчерашней вечности» же (роман удостоен «Русской премии» по итогам 2008 года) совершается уже не просто экскурс в одну историческую эпоху – перед читателем разворачивается, пожалуй, настоящее историческое полотно . Со многими перегонами, туннелями, станциями (1936 … 1945… 1948… 1953… 1955, 1956, 1957… 1967… 70-е годы… 90-е…), с довольно обширной «географией» (от Берлина до Москвы и от Москвы до деревушки Кукуй или до «станции с названием, о котором никто никогда не слышал»…).
Хазановский «поезд истории» ломается и подвергается ремонту, то и дело меняет направление (то отправляется в прошлое, то возвращается в история современность), повторно прибывает на ту же станцию… в то же самое время, выпадает в вечность (застрявший в туннеле «поезд мертвецов»), обнаруживается в некоем неопределенном времени (запись «без даты», «день без числа», «вероятно, после 70-х годов»)… Иными словами, история, как всегда у Хазанова, подчеркнуто претворена памятью-литературой. При этом вновь (даже еще в большем объеме, чем прежде) собственно воспоминание-писание сопровождается рефлексией персонажа-писателя. Рефлексией, понятой символически: с «формой», которую выбирает писатель, связываются далеко идущие ожидания... Речь, понятно, не об одноразовом акте – о процессе, поиске. В свою очередь, меняющем повествование.
Как быть критику, который обнаруживает себя перед столь усложненной литературной структурой, пожалуй, герметической : замкнутой на себя, по видимости незавершенной – то есть бесконечной? Роман как будто провоцирует критика писать о том, как сочиняется рецензия. О том, как – воспользуемся цитатами из книги – «поток романа сбивает с ног», критик «прыгает по камням», «мечтая добраться до берега»…
По крайней мере, берег за спиной еще виден, да и камни-опоры, пусть шаткие, попадаются. Берег – контекст хазановской прозы, камни – мотивы, скатившиеся с круч предшествующих романов.
Метатекст романа, «описание писательства», предлагает нечто вроде каталога метафор; большинство из них читатель уже встречал в прозе Хазанова (и, шире, в прозе последнего времени). Литература-память – музыкальное сочинение (найденная тема-лейтмотив «полифонически» переплетается с другими), шахматная партия, сон … Сон, переходящий в другой сон, сон во сне, зеркальное – обоюдное – отражение снов, лабиринты зеркал, бесконечное повторение сна (как поцарапанной, заигранной пластинки), наркотик, бред… Замечаем: в какой-то момент «онирические» метафоры далеко уводят и от исходного пункта (история, память), и от искомого (смысл).
Нечто подобное в русской литературе уже встречалось – у другого писателя (тоже исторического направления): «...книга о писателе, который тоже писал роман, который не получился, внутри которого был скрыт другой роман, который тоже не получился». Возможно, это неизбежность для поздней прозы, особенно у авторов- «историков»: итоги обращаются сомнениями, «анализом несочинившейся жизни» , предельными усилиями разгадать «загадку: настоящее или нет?» …
«Синдром Никифорова» разъяснялся как «страх перед реальностью жизни». У Хазанова акцент не столько на беспощадном самоанализе, сколько на строгой ревизии писательского инструментария. На соответствии наличных литературных средств – цели.
Надо сказать, и цель и средства в хазановской прозе от романа к роману менялись. Но что за шаг сделан теперь – новой книгой?