Искусство — движение к замкнутости.
Поэтому со временем становится “не о чем писать”: не потому что нет внешнего объекта, — сколько угодно их валяется на обочине жизни… — а потому что они все менее значительными кажутся… как все, что вне себя видишь и ощущаешь.
Теряется смысл писания: все нужное постепенно осознаешь, вычерчен внутри себя круг, самому себе уже нечего объяснять, а то, что снаружи… Стимул пропадает.
Редко, но бывает…
Сколько лет пишу, а литературу не полюбил. Я про чтение чужих книг. Не люблю вид испещренного однообразными значками листа. Как увижу, охватывает скука.
А в детстве обожал, много страниц, не разжевывая, проглотил.
Хочется “суггестивности”, как говорил Ван Гог. Имея, правда, в виду краски, но не все ли равно…
Бывает, но страшно редко, посмотришь на лист — нет значков, одни картины, и я тут же среди них!..
Знаю, есть люди, беззвучно впитывающие черные значки, они сразу в умной голове перерождаются в понятия, числа, мысли…
С уважением приподнимаю шляпу… — и думаю, как бы мимо прошмыгнуть...
Альберт Швейцер…
Вижу только одну идею, на которую надеюсь. Если не она, ничто не поможет. Это простая мысль или скорей чувство, которое выразил Альберт Швейцер: “уважение к жизни”.
Она стоит над религиями, не противореча ни одной из них, не вступая в споры и разногласия. В то же время она реальна, ничего не обещает где-то “за порогом” — все только здесь, имеет точки приложения.
Она не противоречит атеистическому, научному взгляду на мир, на эволюцию, на все живое. Ничего тоньше, сложней и красивей, чем жизнь, мы не знаем и, видимо, не узнаем.
Она объединяет все живое, не выделяя человека из общего ряда живых существ, не давая ему никаких преимуществ. Но возлагая на него ответственность как на самое сильное и разумное существо в мире.
И тут не нужно философствовать, “подводить базу”, цитировать умные речи. Мне эти два слова Швейцера представляются настолько ясными и очевидными, что ничего рядом не поставишь.
Это и цельная концепция, и общее направление развития, и точка приложения усилий.
И без слов понятно, что надо сохранить, что умерить, чем поступиться в нашей жизни.
Она не исключает многогранные подходы, разнообразные усилия, широкий спектр действий.
И что особо важно — она реальна в индивидуальном, домашнем применении. И это, может, важней всего.
Против умных…
Биологический нонконформизм: никаких принципов, просто тошнит от умения любую мерзость объяснить.
Про ждать…
Одного старого писателя я, начинающий, спросил:
— У вас бывает, страшно хочется писать... и не знаешь что, что...
Он говорит:
— С этого все и начинается, тогда надо ждать.
— А если не ждать?
— Тогда понос.
Внук полка…
Начинать творческие дела в зрелом возрасте имеет преимущества: лучше знаешь, что хочешь выразить. Но чувствуешь себя как “сын полка”: родной полк отвоевал, постарел и вымер, а ты… только начинаешь…
Хрюшин полк…
Думал о Хрюше, самом удивительном моем котике. Он убедил меня, что в речи главное не слова, а интонация, ритмы, звуки... Он говорил со мной на своем языке, долго, страстно, длинными периодами...
Бежит рядом и рассказывает, что было, пока меня не было.
А я отвечал ему: “Да, Хрюша, понимаю тебя”.
Мой мир…
Умер Михаил Рогинский, замечательный человек и художник.
Я с ним немного общался в начале своей живописи, показывал свои работы, смотрел его картины, мне все было в них интересно.
В одном из писем из Парижа Рогинский писал: “У нас живопись была — „мой мир”, а здесь — просто живопись…”
Разумеется, “мой мир” и “просто живопись” — крайние точки, разные художники на этой шкале в разных местах. Кандинский — больше “живопись”, он интересовался ее элементами. Пикассо — тоже сюда, хотя потеплей. Миша Рогинский с его “Чайником” и “Спичками” — ближе к “моему миру”, что бы ни декларировал в разные времена. Важно, сколько страсти, сердца художник вкладывает и в простые элементы живописи (Кандинский), и в свои лабораторные опыты (Сезанн). Если много вложено, сердце пробьет любую схему.