На принципиальной инаковости верблюда основана пословица «Пойди докажи, что ты не верблюд» — концовка популярного анекдота сталинских времен:
Бегут лисы (зайцы) через границу СССР. Их спрашивают: — Почему вы убегаете? — Потому что будут арестовывать всех верблюдов. — Но вы же не верблюды? — Так поди докажи НКВД, что ты не верблюд! [16]
Но анекдот, как всегда, оказывается с многовековой международной бородой — почти в таком же виде он зафиксирован уже в «Гулистане» Саади (1258), где приводится следующий рассказ о лисице (по-видимому, восходящий к еще более древнему арабскому анекдоту):
Видели ее, как она металась вне себя. <…> Кто-то сказал ей: — Какая беда приключилась с тобой? <…> — Я слышала, что ловят [всех] верблюдов для принудительной работы. <…> — О, дура, какое же отношение имеет верблюд к тебе и что общего у тебя с ним? — <…> Если завистники по злобе скажут, что я — верблюд, и меня заберут, то кто же позаботится о моем освобождении, чтобы выяснить положение [дел], и пока привезут противоядие из Ирака, ужаленный змеей подохнет! [17] («Гулистан» I, 16).
Так что воплощением другости верблюд представляется и жителям стран, где его можно увидеть не только в зоопарке.
Для нас странным является и само слово верблюд , стоящее в русском словаре особняком. Оно не родственно ни вере , ни вербе , ни блюду , ни соблюдению , но зато интересно перекликается с ублюдком Маяковского.
Как установили этимологи, русский верблюд (и его многочисленные славянские родственники, например польское wielbłąd) восходит к готскому ulbandus (с тем же значением). Ulbandus же (и другие германские параллели, например англосаксонское olfend ) происходит, в свою очередь, из латинского elephantus и далее древнегреческого «элефас» (род. пад. «элефантос» ), обозначавших, однако, не верблюда, а слона (и слоновую кость). То есть гибридизация двух странных животных произошла в далекую эпоху германо-славянской близости. Слону не удалось доказать, что он не верблюд.
Но на этом языковые игры с заимствованным словом не остановились. Если германцы в конце концов отбросили странный лексико-семантический гибрид в пользу другого заимствования (англ. camel , нем. Kamel , фр. chameau и т. п.), то славяне принялись его всячески апроприировать, осваивать, переосмыслять на свой лад, так сказать — лингвистически одомашнивать. Его праславянская форма восстанавливается в виде *velьbǫdъ , с консонантным v вместо гласного u и носовым o (старославянским большим юсом) вместо аn . Первый слог этого *вельбонда был истолкован как связанный с корнем вель - ( великий, вельми, wielki ), а второй — с корнем, представленным в таких русских словах, как блуждать, заблуждаться, блудный, блудить, блуд и — ублюдок . Получился древнерусский вельблǫдъ. Замена, уже на русской почве, первого л на р (по диссимиляции со вторым л ) и дала современную форму верблюд , впрочем потерявшую по дороге богатые коннотации «великого ходока» и опять превратившуюся в ни на что не похожего, загадочного словесного выродка.
Непростым — в какой-то мере аналогичным — было и происхождение его греческого прототипа. Слово «элефас» — не исконно индоевропейское, а тоже заимствованное, причем взятое по частям из двух разных источников, так что опять-таки гибридное, хотя каждая из частей значит «слон». Первая часть соответствует хамит. elu , а вторая — др.-егип. jebu (abu), копт. eb(o)u , откуда лат. ebur «слоновая кость» (англ. ivory , фр. ivoire ). Таким образом, европейский элефант — это с этимологической точки зрения какой-то слонослон .