— В чем дело? — недоумеваем.
— Бежим, и вы убегайте. — Коротко, зло.
— Как? А команда?
— Нет команды....
Закинув в бричку свои вещички и несколько недозревших арбузов (другого съестного не было), двинулись к Николаеву. Вокруг брели хмурые, усталые, в просоленных и выцветших гимнастерках солдаты, сержанты. Офицеров не было.
Наши попытки заговорить с ними были бесплодны: они мрачно бросали злые ругательства о предательстве, о бегстве командиров, о неясности путей отступления. Над головами постоянно висела наглая немецкая рама. Видно было даже голову пилота. Иногда в нее кто-то стрелял из винтовки, но это, видно, не беспокоило того там, наверху. Несколько раз обгоняли нас эмки — легковушки, битком, набитые офицерами. Пришлось свернуть с дороги для пропуска промчавшегося табуна красавцев коней, управлявшегося несколькими всадниками. Племенной конезавод — пошла догадка. Но вдруг через час этот же табун на той же скорости прогарцевал обратно. Что так? Какое препятствие? Почему никто не управляет движением? Что там, впереди? Позже оказалось: переправа разбита, надо поворачивать на временную — прямо через Ингул к стапелям завода им. 61 Коммунара. С горечью, досадой прошли мимо стапелей столь почитавшегося нами секретного завода с заложенным там очередным эсминцем-красавцем.
Как все вдруг изменилось! Надо выстоять!
Поднялись к садику им. Петровского. Стоп. Заслон: дорога на Херсон перекрыта. Будто бы перерезана каким-то немецким десантом. Выясняется обстановка.
Ребята побежали в институт узнать, что да как. Я нашел ближайшую почту. Работает! Эти скромные, самые низкооплачиваемые труженицы связи, такие незаметные, вечно усталые и терпеливые девушки оказались абсолютно надежными, верными долгу патриотками. “Изя не приезжай институт эвакуирован”.
Через четыре с половиной года Изя бросился мне на шею: “Твоя телеграмма спасла меня. Я уже выходил из дому (он, в отличие от нас, уехал домой в Курск еще в июле), как встретил почтальона. Иначе угодил бы к вам в команду — то есть погиб бы”. Он нашел институт в Пржевальске, там и был всю войну. До сих пор мы переписываемся. Вот уже восемь лет он с сыном и внуками живет в Германии, принят там с почетом как пострадавший от фашизма. Живет в отдельном дарованном доме, в полном достатке, с хорошим медицинским обслуживанием. Рад за него.
Рядом время от времени ухает пушка. Стреляют по подошедшим к Варваровке немцам. Они бьют по Сухому фонтану, одному из наших институтских общежитий. Огромное пламя и взрывы на заводе “Марти” — жгут техдокументацию, рвут корпус линкора “Советский Союз” — еще недавно восторг и наша гордость.
Вернулись ребята. Сторож сказал им, что институт со многими ребятами и архивами погрузился и выехал неделю тому назад. Пока в Сталинград. Мол, велено всем студентам добираться туда же. Военкомат тоже уехал. (Значит, наша мобилизация в авиацию не состоится.) Попробуйте узнать в Херсоне.
Удивительно, что население частных домиков разных Мещанских и Слободских улиц такое многочисленное, спокойное, отстраненное от наших забот и горестей, с любопытством взирает поверх плотно запертых оград. Накануне они “по-хозяйски” пограбили магазины. Сколько удалось заметить — двери и окна магазинов распахнуты, на порогах и по дороге рассыпаны крупы, мука... Так-то вы, братцы, чтите наши порядки, казавшиеся еще вчера такими незыблемыми и справедливыми? Ишь как забавляет вас вид босых и плохо одетых хлопцев, тянущихся устало за понуро бредущей конягой с бричкой. Как же так! Пели же все:
Если завтра война, если завтра в поход,
Если темная сила нагрянет,
Как один человек, весь советский народ
За советскую Родину встанет.
Ну, старики-бабки — ладно, но лыбятся и здоровые девки, и парни! Почему не роют заграждения, не строятся в ряды?! Где же руководящая-направляющая, где хоть какая-никакая организация?! Куркули слободские... Ничего, обойдемся без вас, дайте срок, потом разберемся.
Город не узнать. Дома камуфлированы, какие-то чужие. Все, по-студенчески добро и весело выглядевшее вчера, вдруг оказалось чужим, недобрым.
Привалились вздремнуть на пару часов в придорожную канаву на выходе из города. Под утро, 16-го, еще в темноте тугой тревожный подъем. Матросы из заслона дают добро на движение к Херсону по окружной — через Богоявленск — дороге: прямая, мол, перекрыта “десантом немцев”.