Я не могу сказать, что все перечисленное здесь равноценно в художественном отношении. Ценность списка — в определенной репрезентативности его для нашего сегодняшнего Литературного Интернета. Остановлюсь чуть подробнее на упомянутых текстах.
Признанная лучшей повесть Андрея Бычкова “Пхо Ва” (http://www.rema.ru:8101/komment/vadvad/lit/bychkov/pho-va.htm) 1 представляет собой вариации на вечную тему “С любимыми не расставайтесь”; написана в виде монолога молодого человека, обращенного к отчасти брошенной им самим, отчасти судьбой с ним разлученной женщине. Два обстоятельства спровоцировали этот монолог: известие о рождении ребенка (возможно, дочери героя) и сделанное героем открытие, что любовь не прошла. Однако что же такое любовь: жениться на тебе — это смерть, не жениться — тоже смерть, а родившаяся девочка — это уж смерть наверняка. Вот такое “уютненькое” литературное употребление понятия “смерть”. В повести присутствует немалая доля манерности; скажем, в бессознательно подчеркиваемой “престижности” ситуаций и интерьеров (вот герой, вернувшись из Парижа, разумеется, с Монмартра, видит подругу в доме знакомых: одета она в полупрозрачное, курит тонкую сигаретку “Мерд”, имя у нее, кстати, Астэ, при всей своей безумной утонченности она вынуждена петь в ночных барах и т. д.). В другом эпизоде друг героя, у которого герой увел Астэ, стреляется “где-то в Голландии”: сначала играл в холле отеля в покер, “нервно смеялся” , “пил джин”, потом вышел вон и сунул дуло пистолета в рот. Ну а сам герой время от времени, “кусая губы, выходит в ночь”. Думаю, что выбор жюри определило проламывающееся сквозь эту парфюмерию искреннее чувство плюс вяжущий, немного однообразный, но точно соответствующий интонации повествования синтаксис. Ну и, возможно, многозначительные дзэновские заморочки, приправляющие повествование виньеточками из восточной мистики (“буддийский маг”, “отверстие Брахмы”) — в финале описывается коллективное буддийское камлание.
Рассказ Эдуарда Шульмана, писателя старшего поколения, уже достаточно известного в “бумажной литературе”, “Трубач” (http://www.friends-partners.org/~alexey/shulman.htm) , напротив — хорош безоговорочно. Вещь почти классическая, о первом движении чувства в подростке — мальчик в летнем лагере получает письмо от малознакомой девочки. Неожиданное для него волнение и необходимость ответить срывает его с места — на письме нет обратного адреса, — и герой, не дающий себе даже отчета, зачем он это делает, без денег, в одиночку умудряется добраться до дальнего курортного городка, где девочка отдыхает с родителями. Мастерство Шульмана здесь еще и в том, что он смог полностью погасить внешний мелодраматизм сюжета, выведя его почти в “платоновскую” плотность чувствования. Ассоциации с “Фро” нисколько не мешают при чтении.
Рассказ Николая Байтова “Искушение поэта в снежной пустыне” (http://levin.rinet.ru/FRIENDS/BYTOV/osvoboditeli/iskushenie.html) — это фантастика с претензиями (и не скажу, что совершенно необоснованными) на создание некой философской метафоры времени и судьбы. Парадоксальность сюжета, эффектность ситуации, к сожалению, забивают эмоциональное наполнение текста.
Рассказ Станислава Львовского “Народное телевидение” (http://www.vavilon.ru/texts/lvovsky 3.html) , прошу прощения за однообразие терминов, тоже можно назвать метафорой, попытка дать сгущенное ощущение, как бы нервный код проживаемой нами повседневности, оформленный видеорядом: девушка, ночь, дорога непонятно к кому — к любимому или клиенту, — и озвученный телефразами, казалось бы сидящими в подсознании и всплывающими изнутри, как расправляется на экране положенный на нижнюю панель файл. Рассказу мешает излишняя многозначительность, как бы пытающаяся компенсировать внятность смысла рассказанного .
“Победительное” стихотворение “Памяти Бродского” Полины Барсковой (http://www.friends-partners.org/newfriends/culture/literature/alexey/brodski.htm) несколько огорчает элементарностью задачи и средств исполнения: стихотворение памяти поэта написано с демонстративным использованием интонационных жестов, лексики, образного ряда и даже с имитацией некоторой “брутальности” самого Бродского: “Погиб поэт. Точнее — он подох. / Каким на вкус его последний вдох / Был, мы не знаем. И гадать постыдно. / Возможно — как брусничное повидло. / Возможно — как распаренный горох. / Он так хотел — ни жизни, ни конца... / В свое молчанье погружен до срока. / И что ему какие-то слова, / И что ему прелестная вдова, / И что ему бессмертие пророка?” Ну а в целом написано истово, с попыткой насытить смыслом или хотя бы дать почувствовать его, поэта, “молчание до срока”.